Душу твою наполнит чувство благодарности к тому, кто впервые познакомил тебя с этим поэтическим творением.
Удалось достать стопку бумаги Митиноку или даже простой бумаги, но очень хорошей. Это всегда большое удовольствие.
Человек, в присутствии которого тебя берет смущение, попросил тебя сказать начальные или конечные строки стихотворения. Если удастся сразу вспомнить, это большое торжество. К несчастью, в таких случаях сразу вылетает из головы то, что, казалось бы, крепко сидело в памяти.
Вдруг очень понадобилась какая-то вещь. Начнешь искать ее – и она сразу попалась под руку.
Как не почувствовать себя на вершине радости, если выиграешь в состязании, все равно каком!
Я очень люблю одурачить того, кто надут спесью. Особенно, если это мужчина…
Иногда твой противник держит тебя в напряжении, все время ждешь: вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это забавно! А порой он напускает на себя такой невозмутимый вид, словно обо всем забыл… И это тоже меня смешит.
Я знаю, это большой грех, но не могу не радоваться, когда человек, мне ненавистный, попадет в скверное положение.
Готовясь к торжеству, пошлешь платье к мастеру, чтобы отбил шелк до глянца. Волнуешься, хорошо ли получится! И о радость! Великолепно блестит.
Приятно тоже, когда хорошо отполируют шпильки – украшения для волос…
Таких маленьких радостей много!
Долгие дни, долгие месяцы носишь на себе явные следы недуга и мучаешься им. Но вот болезнь отпустила – какое облегчение! Однако радость будет во сто крат больше, если выздоровел тот, кого любишь.
Войдешь к императрице и видишь: перед ней столько придворных дам, что для меня места нет. Я сажусь в стороне, возле отдаленной колонны. Государыня замечает это и делает мне знак: "Сюда!"
Дамы дают мне дорогу, и я – о счастье! – могу приблизиться к государыне.
{267. Однажды, когда государыня беседовала с придворными дамами…}
Однажды, когда государыня беседовала с придворными дамами, я сказала по поводу некоторых ее слов:
– Наш бедственный мир мучителен, отвратителен, порою мне не хочется больше жить… Ах, убежать бы далеко, далеко! Но если в такие минуты попадется мне в руки белая красивая бумага, хорошая кисть, белые листы с красивым узором или бумага Митиноку, – вот я и утешилась. Я уже согласна жить дальше.
А не то расстелю зеленую соломенную циновку, плотно сплетенную, с широкой белой каймою, по которой разбросан яркими пятнами черный узор… Залюбуюсь и подумаю: "Нет, что бы там ни было, а я не в силах отвергнуть этот мир. Жизнь слишком для меня драгоценна…"
– Немного же тебе надо! – засмеялась императрица, – Спрашивается, зачем было людям искать утешения, глядя на луну над горой Обасутэ`? (*362)
Придворные дамы тоже стали меня поддразнивать:
– Уж очень они короткие, ваши "молитвы об избавлении от всяческих бед".
Некоторое время спустя случились печальные события (*363), потрясшие меня до глубины души, и я, покинув дворец, удалилась в свой родной дом.
Вдруг посланная приносит мне от государыни двадцать свитков превосходной бумаги и высочайшее повеление, записанное со слов императрицы.
"Немедленно возвратись! – приказывала государыня. – Посылаю тебе эту бумагу, но боюсь, она не лучшего качества и ты не сможешь написать на ней Сутру долголетия для избавления от бед".
О счастье! Значит, государыня хорошо помнит тот разговор, а я ведь о нем совсем забыла. Будь она простой смертной, я и то порадовалась бы. Судите же, как глубоко меня тронуло такое внимание со стороны самой императрицы!
Взволнованная до глубины души, я не знала, как достойным образом поблагодарить государыню, но только послала ей следующее стихотворение:
С неба свитки бумаги,
Чтобы священные знаки чертить,
В дар мне прислала богиня.
Это знак, что подарен мне
Век журавлиный в тысячу лет (*364).
– И еще спроси государыню от моего имени, – сказала я, – "Не слишком ли много лет прошу я от судьбы?"
Я подарила посланной (она была простая служанка из кухонной челяди) узорное синее платье без подкладки.
Сразу же потом я с увлечением принялась делать тетради из этой бумаги, и в хлопотах мне показалось, что все мои горести исчезли. Тяжесть спала с моего сердца.
Дня через два дворцовый слуга в красной одежде посыльного принес мне циновку и заявил:
– Нате!
– А ты кто? – сердито спросила моя служанка. – Невежество какое!
Но слуга молча положил циновку и исчез.
– Спроси его, от кого он? – велела я служанке.
– Уже ушел, – ответила она и принесла мне циновку, великолепную, с узорной каймой. Такие постилают только для самых знатных персон.
В душе я подумала, что это – подарок императрицы, но вполне уверенной быть не могла. Смущенная, я послала разыскивать слугу, принесшего циновку, но его и след простыл.
– Как странно! – толковала я с моими домашними, но что было делать, слуга не отыскался.
– Возможно, он отнес циновку не тому, кому следовало, и еще вернется, – сказала я.
Мне хотелось пойти во дворец императрицы и самой узнать, от нее ли подарок, но если бы я ошиблась, то попала бы в неловкое положение.
Однако кто мог подарить мне циновку ни с того ни с сего? "Нет, разумеется, сама государыня прислала ее", – с радостью подумала я.
Два дня я напрасно ждала вестей, и в душе у меня уже начали шевелиться сомнения.
Наконец, я послала сказать госпоже Укё:
"Вот, мол, случилось то-то и то-то… Не видели ли вы такой циновки во дворце? Сообщите мне по секрету. Только никому ни слова, что я вас спрашивала".
"Государыня сохраняет все в большой тайне, – прислала мне ответ госпожа Укё. – Смотрите же, не проговоритесь, что я выдала ее секрет".
Значит, моя догадка была верна! Очень довольная, я написала письмо и велела своей служанке потихоньку положить его на балюстраду возле покоев императрицы. Увы, служанка сделала это так неловко, что письмо упало под лестницу.
{268. Его светлость канцлер повелел (*365)…}
Его светлость канцлер повелел, чтобы в двадцать первый день второй луны был прочитан Полный свод речений Будды в святилище Сякудзэ`ндзи храма Хокои`н.
На торжестве должна была присутствовать вдовствующая императрица-мать, и потому молодая государыня – моя госпожа – загодя, уже в самом начале луны, поспешила прибыть во дворец на Втором проспекте. Но, как назло, в тот вечер меня от усталости сморил сон, и я ничего не успела толком разглядеть.
Когда я встала на другое утро, солнце уже ярко светило в небе, и недавно построенный дворец свежо и нарядно белел в его лучах. Все в нем сияло новизной, бамбуковые шторы и те, как видно, были повешены только накануне.
Когда же успели так великолепно украсить покои? Даже поставили Льва и Корейского пса (*366) в императорской опочивальне.
Возле лестницы, ведущей в сад, я заметила небольшое вишневое дерево, осыпанное пышным цветом.
"Как рано оно зацвело! – удивилась я. – Наверно, оттого, что растет в сени дворца. Значит, сливы уже давно распустились".
Вдруг гляжу, цветы на вишне ручной работы. Но они сверкали чудесными красками ничуть не хуже настоящих! Изумительное мастерство!
Было грустно думать, что они погибнут при первом же дожде.
На том месте, где был воздвигнут дворец, раньше стояло много маленьких домишек, и потому сад еще был беден деревьями, но сам дворец восхищал своей изысканной красотой.
Вскоре пожаловал его светлость канцлер. На нем были серые с синим отливом шаровары, украшенные плотно вытканным рисунком, и кафтан "цвета вишни", поверх трех пурпурных одежд.
Дамы, во главе с императрицей, блистали великолепными нарядами из гладких или узорчатых тканей всех оттенков цветущей сливы – от густого до светлого. Китайские накидки на них были весенних цветов: "молодые побеги", "зеленеющая ива", "алые лепестки сливы".
Господин канцлер сел перед императрицей и начал с ней беседовать.
О, если бы я могла хоть на короткий миг показать эту сцену людям, обитающим вдали от дворца! Пусть бы они своими ушами услышали, как превосходно отвечала государыня!
Поглядев на придворных дам, канцлер сказал:
– Что еще осталось пожелать вам в этой жизни, ваше императорское величество? Сколько замечательных красавиц окружает вас, глядеть завидно! И нет среди них ни одной низкорожденной. Все – дочери знатных семейств. О, какая великолепная свита! Прошу вас, будьте милостивы к вашим придворным дамам. Но если б они только знали, что у вас за сердце! Тогда лишь немногие согласились бы служить вам. А я ведь, несмотря на вашу низменную скупость, верой и правдой служил вам с самого вашего дня рождения. И за это время вы хоть бы обноски пожаловали мне со своего плеча! Нет, уж я вам в глаза все выскажу.
Он насмешил нас до слез.
– Но ведь это святая истина. По-вашему, я глупости болтаю? Как вам не совестно потешаться надо мной! – воскликнул канцлер.
