— Когда вам исполнилось три года, вы были обречены никогда не быть таким, каким были в грудном возрасте… И перед выездом из Петербурга вы не были прежним… Не были таким, каким были при поступлении на филологический факультет. Вы растете, это обыкновенно… Так чем бы вы хотели заниматься?
— Меня уже звали и в инженеры, и в скотники, и охотиться на яков…
— Это вас звали. А вам куда хочется?
— Всю жизнь я думал, что буду ученым. Специалистом по языку и культуре Востока. Буду преподавать… Но это ведь здесь не очень нужно…
— Ошибаетесь, это очень нужно. И вообще мы оказались в самой тупиковой ситуации. Уж вы не оставляйте нас, юноша. Вам тут непонятно? Тяжело?
— Непонятно, но не тяжело… И, конечно же, мне очень интересно…
Менделеев наклонил седую гриву.
— И еще мне понравилось наблюдать за человеком, слушать свою «интуицию». Всегда мои «переживалки» вызывали только иронию… А тут, в Крепости, — наоборот. Может, и правда надо больше прислушиваться к себе?
— Надо больше слушать себя и поменьше бояться делать выводы… Итак, вы готовы развивать интуицию… Наверное, хотели бы и проходить сквозь стены?
— Не обязательно, — заулыбался Петя. — Я ведь вижу, это совсем не главное. Все, кроме Гурджиева, относятся к этому с такой иронией, что просто делается смешно… Скорее мне хотелось бы развить в себе качества, которые и правда сделали бы меня совершеннее. Наверное, производным от них стала бы и способность проходить сквозь стены…
— А «третий глаз»? Хотите, мы вам вырастим «третий глаз»?
Менделеев заулыбался, словно обещал конфету ребенку.
— «Третий глаз» — это новая глазница во лбу? Над переносицей?
— Вы сами верите в чушь, которую несете?
— Так ведь человек с «третьим глазом» видит окружающих насквозь? Я думал, «третий глаз» излучает что-то вроде лучей рентгена…
— Долбить вам череп никто не собирается, и вообще «третий глаз» — это совершенно другое.
— А у вас есть «третий глаз»?
— Конечно, есть. Делайте выводы.
— Может быть, «третий глаз» — это как раз умение быстро чувствовать других? Умение видеть и быстро просчитывать то, чего люди обычно не видят?
Менделеев откинулся на спинку кресла с таким довольным выражением, что Петя тоже заулыбался.
— Если это так, «третий глаз» вы хотите?
— Тогда хочу… Раз вы не будете мне сверлить череп.
Менделеев гулко захохотал. В этот момент из стены вышел еще один солидный человек, с лицом знакомым… Петя его не узнал, но на всякий случай встал и поклонился.
— Василий Васильевич, — отрекомендовался появившийся.
— Это господин Докучаев, — прибавил оставшийся сидеть Менделеев. И отнесся уже к вошедшему: — Присядь, Вася, тут разговор, кажется, не короткий.
— Я потому и зашел, что юноша думающий попался. Вальтер, кажется, не хуже… Интересный.
Докучаев непринужденно присел в кресло.
— А знаете, чего я больше всего не понимаю? — обратился Петя к этим двум. Лица повернулись в его сторону, и Петя продолжал, словно прыгая в холодную воду: — Я вот чего не понимаю… Я не понимаю, чего вы все время со мной возитесь? Спасли? Спасибо… Но вы как будто на мой счет имеете какие-то планы… Мне намекают, что я — возможный Посвященный, вот вы предлагаете невероятно развить интуицию… А зачем? Неужели я вам нужен, чтобы помогать выращивать помидоры в залах для гидропоники?
— Отношение к вам как к спасенному может определяться и простым гуманизмом… Разве нет?
— Может. Но мне все время делают намеки, выходящие за пределы гуманизма. Скажите честно: что от меня требуется?
Менделеев опять оглушительно захохотал. Докучаев, наоборот, сделался несколько задумчив.
— А что? Востер! — отнесся Менделеев к коллеге. — Мы б на его месте оробели… И уже Пете: — А что? Очень хочется в Посвященные?
— Нет, — Петя заулыбался, даже затряс головой для убедительности. — Скорее страшно… Но вы же сами говорили — надо расти.
— Я ж говорю — востер! Но разговор все равно у нас состоится не из легких… Готовы?
— Готов… Я так понимаю, меня к такому разговору давно готовят…
— Хорошо бы еще, чтоб приготовили… — задумчиво обронил Докучаев. — А то, знаете, множество людей жаждет получить свои знаки отличия от большинства… А того совершенно не ожидают, что им от этого выпадут новые обязанности, трудности, а то и всяческие неприятности.
— Например, как если кончил человек курс обучения, сдал трудный экзамен, а его за это цап! — и в экспедицию, Шамбалу искать? Так? — с невинным видом вставил Петя.
На этот раз смеялись оба его собеседника.
— Ну вот, главное вы уловили. Давайте последовательно, Петя… Петр Исаакович. Итак, первое: людей, которые обладают некоторыми необычными способностями, не так много. Вы — один из этих немногих, и сделать из вас Посвященного — дело хорошее, независимо ни от чего другого. Это понятно? Принимается?
— Принимается. Большое спасибо.
— Пока не за что. Раз вы попали в нашу Крепость, хода назад вам уже нет… Тоже понятно?
— Не совсем… Крепость же ищут и все равно рано или поздно найдут. Сколько можно прятаться от всего человечества?
— Можно долго… На Востоке, кстати, это легче. Но самое главное — именно вам и в вашем положении вернуться почти невозможно. Если и возможно — то под чужим именем, тайно и в другую страну… Это понятно?
— К сожалению…
— Вот поэтому мы вас и стараемся приютить и обогреть. Думаю, это тоже вполне понятно: люди должны отвечать за жизнь тех, в чью судьбу вмешались. А кроме того, мы и правда рады видеть здесь вас и Вальтера. Судя по всему, нашего полку прибыло, и мы просто радуемся — как Провидение указало на вас… Что указало — это-то вы понимаете?
— Нет… Что еще за Провидение? Боженька, что ли?!
— Не стоит говорить о Нем так фамильярно… — очень серьезно проговорил Докучаев. — Я понимаю, вы получили советское воспитание, но не стоит так развязно демонстрировать свое неуважение к Высшим Силам.
— Вы же ученые? — удивился Петя.
— Да… И что?
— Вы же не можете всерьез верить в Бога!
Ученые переглянулись. Менделеев даже вперед подался, в упор глядя на Петю.
— Почему это мы не можем всерьез верить?
— Наука доказала, что Бога нет! Религия — опиум для народа!
Ученые опять переглянулись.
— И религия всегда воевала с наукой! Джордано Бруно и других великих ученых сжигали за то, что они утверждали научные факты.
Молчание. Выражение лиц ученых сделалось не передаваемым словами: серьезным и грустным, но еще много чего было на них…
— Давайте внесем ясность в вопрос… Как вы справедливо заметили, мы с Василием Васильевичем — ученые. Именно благодаря этому мы — люди верующие (при этих словах Докучаев энергично закивал). Доказывать вам ничего не буду, а только расскажу одну уже довольно старую историю… времени у нас много, отвлечемся?
— Конечно… — растерянно согласился Петя.
— Непременно! — энергично высказался Докучаев.
— И это будет… — назидательно поднял Менделеев указательный палец, — это будет история про Вольтера, про Академию наук и про избрание кардиналов в папы римские. Вы знаете, как избирают в папы римские, Петя?
— Не очень…
— А избирают их так: в комнату садится ровно двенадцать кардиналов. Почему именно двенадцать, а, Петя?!
— Наверное, по числу Апостолов…
— Именно! По числу Святых Апостолов. Каждому кардиналу дается свеча… А чаще всего дается по огрызку свечи, больше не надо. Творят молитву, и вспыхивает одна из свечек. Иногда бывает, что не вспыхивает ни одна свеча, но никогда не бывает, чтобы вспыхнуло сразу две и больше свечей. И когда это происходит, всем ясно — Господь избрал папу. Что вы говорите, Петр Исаакович?
— Я ничего не говорю…
— Но собирались?
— И не собирался… но ведь ясно же, что попам… то есть кардиналам… в общем, кто избирает — что им известно действие фосфора…
— Вот-вот! Именно! Именно так и думали люди, выпускавшие в Париже большую такую книгу — «Энциклопедию»… О них вы наверняка слышали, Петя…
— Конечно, слышал! Это были великие ученые: Вольтер, Дидро, Гольбах, Мирабо!
— Великие ученые?
Менделеев склонил набок голову, выражение куда как ироничное.
— А скажите, Петя, какие именно теории выдвинули эти великие ученые? Что именно они открыли, создали, изучили?
Петя даже засопел от напряжения, но назвать великие теории Вольтера или гениальные гипотезы Дидро он как-то затруднился.
— Ну что? Никак не можете припомнить?
— Не такой я великий ученый…
— Не в вас дело, Петр Исаакович. Никто из нас не в состоянии рассказать о великих делах этой публики просто потому, что их нет, великих дел. Нет никаких научных достижений. Нет теорий, нет открытий, нет идей… Совершенно ничего! Пустота.
