хотите увидеть, чтобы поделиться? С тем, кто вас понимает. Когда плохо? Опять ту, кто в состоянии дать совет, поддержать, а то и вовсе взять часть беды на себя. В этом и есть главный принцип семейной жизни — берегите друг друга, и это даст возможность познать формулу счастья».
В годы, когда Илье ещё не было десяти, имя Богданова — старшего было на слуху у всех тех, кто воспринимал газеты как часть личной жизни и жизни общества вообще. Причиной популярности являлось то, что журналист Богданов избрал не просто сложное, а опасное в журналистской деятельности направление — общение с учёными, занимающимися разработками особой секретности, большинство из которых касалось развития военного комплекса страны. Взять интервью у тех, к кому КГБ не подпускало на пушечный выстрел, не говоря об общении, представляло собой что-то вроде похода через минное поле. Шаг вправо, шаг влево означало попасть в немилость комитету государственной безопасности. Дальше по убывающей — лишение аккредитации, исключение из партии и, как всегда, бывает в таких случаях, увольнение с работы по статье «несоответствие занимаемой должности».
Тем не менее Богданову непонятно как удавалось то, о чём другой не рискнул бы даже подумать, взять интервью, а затем ещё добиться опубликования. Не всегда, конечно, записи рискующего всем и вся журналиста облачались в строки. Если случалось, статьи производили фурор.
Иногда журналист действовал в обход властям, при этом вознося правду настолько, что при чтении у людей, столкнувшихся с явлением абсолютного риска, возникало ощущение непонимания происходящего, и как вытекающее из всего этого любопытство: «Кто такой этот Богданов, осмелившийся написать то, о чём говорить надлежит шёпотом?»
Проблемы после публикации подобных статей не заставляли себя ждать. Иногда хватало часа, чтобы в доме появлялись люди «в штатском» для того, чтобы забрать отца, не объясняя куда и зачем. В коридоре для подобных «приглашений» стоял наготове портфель, в котором хранилась смена белья, тёплые носки, пачка папирос, спички, несколько чистых листов бумаги и карандаши. Возвращался отец через два дня. Дальше — партсобрание, обвинение в несоблюдении журналисткой этики, разглашение государственной тайны. Финал — выговор с занесением в личное дело. Дважды Богданова — старшего выгоняли из партии, столько же раз восстанавливали.
Когда же статья устраивала тех, кто стоял на страже интересов государства, как из рога изобилия сыпались поздравления, премии, приглашения на официальные приёмы и даже обещания отправить спецкором в США или Канаду.
Однажды одно из таких обещаний дошло до сборов чемоданов. Когда же за три часа до вылета, в доме прозвучал телефонный звонок, и отец, подняв трубку и выслушав, громогласно произнёс: «Всё, господа, приехали!» Всем стало ясно, что воспитательный процесс неуёмного журналиста прошёл на «ура». Илью отправили гулять, причём без ограничения во времени. Мать принялась распаковывать чемоданы, не забыв достать с антресолей потёртый портфель. Отец же, запершись в кабинете с бутылкой водкой наедине, пил до тех пор, пока на дне не осталось полрюмки. После чего вылив остатки в стакан и положив сверху кусок хлеба, поднялся, чтобы попрощаться, теперь уже навсегда с умершей для него мечтой.
Тогда Илья не понимал, что означает слово «невыездной», зато точно знал, что слово это в обиходе отца являлось что-то вроде красной тряпки для быка. Особенно остро это ощущалось, когда речь заходила о коллегах, получивших аккредитацию в той или иной стране. Отца охватывала такая депрессия, что дом начинал обретать погружённую в темноту переживаний пустоту. Свет не включали, говорили вполголоса и всё потому, что на душе у Богданова — старшего была непроглядная темень.
Шли годы. Окончив школу, Илья поступил в институт, после окончания которого, были два года службы в армии, возвращение, встречи, застолье и как результат перехода из одного временного пространства в другое заявление о намеренье жить отдельно.
Такой поворот событий не мог не повергнуть мать в панику.
Отец же, глянув на сына, произнёс: «Главное, чтобы себя не обманул. Остальное — мелочи. Решил жить самостоятельно — живи, но помни, что дом не там, где человек спит и хранит вещи, дом там, где его ждут».
Так образовалась у Богданова — младшего своя личная жизнь.
Сначала он чуть ли не каждый день приезжал к родителям исключительно из-за переживаний матери. По выходным вместе ездили в село Никольское. По праздникам собирались за ужином, иногда выбирались в театр, инициатором чего была опять же мать. Со временем всё утряслось, обжилось. Встречаться стали реже. Совместные культмассовые походы прекратились вообще. Появление Ильи на даче ограничилось одним разом в месяц.
Впервые Богданов — младший почувствовал ощущение вины перед родителями, когда с отцом случился первый инфаркт. Мир в одночасье перевернулся, образовав пугающую последствиями болезни пустоту, изнутри которой веяло страхом потери самого близкого на земле человека.
Представив рюмку, поверх которой лежит хлеб, и прикрытое покрывалом зеркало, Илья, бросив всё, кинулся в больницу. Утром сменила мать. Вечером Илья уговорил её поехать с ним в ресторан, где они и провели остаток дня за разговорами о жизни, о том, как счастливы были родители и как они хотели, чтобы сын повторил судьбу отца.
Больше месяца Богданов — старший находился под присмотром врачей. Ещё два провалялся дома. Когда было разрешено ходить, первым делом выпросил разрешение у матери съездить в редакцию. Через две недели посещения стали нормой.
Однажды одна из сотрудниц, давнишняя подруга матери, позвонив в Никольское, сообщила по секрету, что Николай Владимирович уговаривает главного редактора отпустить его в командировку то ли в Иркутск, то ли в Читу. Какова была реакция, остаётся только догадываться. Ильи не было в Москве, но уже то, с каким настроем позвонила ему мать, стало ясно, что разнос родителю предстояло пережить нешуточный.
Как бы то ни было, смириться с участью заложника собственного здоровья Николай Владимирович не только не хотел, но и не имел права. Работа была для него то, ради чего он жил. Настолько внутренний потенциал желаний быть полезным людям превосходил возможности, что состояние бездействия могло породить состояние опустошения, от которого всего лишь шаг до безразличия как к себе, так и к окружающему миру. Требовалась реконструкция образа жизни, а именно, нужно было заставить говорить о себе как о журналисте нового времени.
И это самое «своё» было найдено. Организовав что-то вроде клуба единомышленников таких же, как он, корреспондентов, Богданов — старший создал клан пишущих умов. Всего таковых набралось тринадцать человек. Могло быть и больше, но Николай Владимирович лично утверждал каждую кандидатуру, потому число их уменьшилось до тринадцати. Почему тринадцать? Чтобы в случае
