не похмеляясь,
Купил мартышку в русской чайной,
Лицом чтоб не ударить в грязь.
Она сидела в тесной клетке,
Она была мокра от слёз.
Толпа швыряла ей объедки,
Терзал несчастную понос.
На что мы строили Магнитку
И возводили Днепрогэс? —
Петров достал свою кредитку:
Я покупаю это, yes!
Свершилось милосердья чудо,
Настал мартышки звёздный час,
Ведь не козла и не верблюда
Петров от смерти лютой спас.
…И вот, Петров нисходит с трапа,
Его приветствуют друзья,
К ним обезьяна тянет лапу,
Петров ей говорит: – нельзя!
Урок мартышка получает —
Что можно брать, а что не брать,
И изумленными очами
Взирает на Россию-мать.
И чует всей своей основой —
Был прежний мир жесток и плох.
И в предвкушенье жизни новой
Своих выкусывает блох.
…А дома, в тихом Армавире
Петров поведает друзьям,
Как трудно жить в буржуйском мире,
Как там дерут за обезьян!
Друзья, покрякав и покашляв,
Воскликнут: – Дуй тебя горой!
Окрестим обезьяну Дашкой,
А ты, Петров, у нас герой!
…Петров живет себе, не тужит,
Гнушаясь славою пустой…
Пускай примером нам послужит
Поступок честный и простой!
«Я исчез. От меня осталась одна улыбка…»
Я исчез. От меня осталась одна улыбка.
Сон не может быть бредом больше, чем явь.
В стране, чье создание считают ошибкой,
Я поставил на все. Кто сказал мне: – ставь?!
Здесь люди проще относятся к смерти,
Словно знают некий дурацкий секрет.
Судьбы сочувствию – так же верьте,
Как верили статьям советских газет.
Зеркала вокруг непрерывно бьются.
Не заметишь – где вместо водки яд.
И чьи-то глаза, с доброе блюдце,
Нехорошо из мрака глядят.
Впрочем, это излишне, как извинения.
Продолжение волком идет по пятам,
И настигнет. В том нет никакого сомненья.
И уже неважно – здесь или там.
«На дубу, на солнцепеке…»
На дубу, на солнцепеке
Тело мертвое висело.
Почернело и опухло,
И покров его облез.
Удивительное дело —
Раньше ело и потело.
А теперь на солнцепеке —
Не потеет и не ест.
Значит, жизнь не бесконечна?
Под луной ничто не вечно?
Так сказал поэт беспечно,
С бодуна, или со сна.
Так отбрось сомненья смело,
Нам до них какое дело?
И свое используй тело,
Как советует весна!
«Никогда я не был в Мавзолее…»
Никогда я не был в Мавзолее,
Ты меня не спрашивай о нем.
Говорят, что там хранится Ленин,
Не попавший в волжский глинозем.
И еще, я слышал от надежных,
Честных и проверенных людей,
Что раз в год, и даже два возможно —
Ленин покидает Мавзолей.
Он идет ночной Москвой, сверкая
Лысиной. И ростом – не гигант.
Ровно в полночь Ленин прибывает
К месту, где покоится Арманд.
Формалин и слезы утирая,
Он картаво Крупскую клянет.
Говорит: – Инесса, дорогая!
И цветы бумажные кладет…
Ленину Инесса не ответит.
Не вернуть любви ушедших дней,
Прах ее развеял смертный ветер.
Возвращайся, Ленин, в Мавзолей!
***
Мне бы все позабыть,
Мне бы все пережить,
Только в сердце поныне
Ржавеют ножи.
Я почти и не жив,
Но держу я нажим,
Чую запах полыни,
Да в сердце ножи.
Сам придумал и сдуру
Тебя сочинил,
И пишу тебя кровью,
Не зная чернил.
А душа замерла
Перепелкой во ржи,
Ах, беда моя,
В сердце ржавеют ножи.
Ах, любовь моя!
Чтоб не издохнуть от лжи,
Ты петельку потуже себе завяжи.
Позабыть – не могу.
Пережить – пережил…
Будет кровь на снегу.
Пригодятся ножи…
«Меня, как Шпака, обокрали!..»
Меня, как Шпака, обокрали!
Точней – я двери сам открыл.
Вор вором выглядел едва ли —
Был обаятелен и мил.
Поведал мне о жизни тяжкой,
Стонал, страдал, рыдал у ног,
Пил мой коньяк из чайной чашки.
И вынес все, что только смог.
Ну что ж, я виноват поболе
Уж тем, что двери отворил.
Зато любовь, покой и волю
В душе, а не в шкафу хранил.
Встречая, узнаю не сразу —
Он постарел, обрюзг слегка…
Видать не впрок мои алмазы!
Видать не впрок мои меха!
«Счастье медным грошиком…»
Счастье медным грошиком
Не блестит в пыли.
Снегом запорошены
Волосы мои.
Месяц глазом бешеным
Смотрит через мрак.
С ветром перемешанный
Льется лай собак.
Скоро спать без просыпу,
Под метелью злой.
Скоро пить без просыху
Синих снов покой.
Да не скоро мелется
Белая мука,
Медлит Божья мельница,
Не спешит пока…
Актер
Какие были люди!
Какие времена!
Лежит, как хрен на блюде
Пред ним его страна,
Да посередь дорога.
А в сердце бьется дрожь,
И он не верит в Бога,
Но верит в финский нож.
Все стоптано, измято,
Истлело в серый прах,
Лишь ветер горькой мятой
Сгорает на губах.
Ни памяти, ни боли.
Рассеивая дым
Несыгранные роли,
Как призраки за ним
Бредут, шурша сухими
Чешуйками проказ.
Вот встретится он с ними
И кончится рассказ.
Еврейская казачья
Хули париться-то мне
С курами да бабами,
Я поеду на коне
Воевать с арабами.
В руку сабельку возьму
Вострую, калёную,
Позову с собой Кузьму,
Хаима с Ерёмою.
Разом вдарим по степи,
Растечемся лавою,
Не робейте, казаки!
Наше дело правое!
Не скучай брат пулемет,
Лейся, ала кровушка!
Пуля шалая поет,
Как в саду соловушка.
Жизнь копейка на кону,
Раз моргнул – потеряна.
Не на Тихом на Дону —
На иных материях.
«Не плети кружева…»
Не плети кружева.
Я ушел от зимы,
Слышишь, тают снежинки – слова.
Не плети кружева.
Нет ни зла, ни вины.
Никому не нужны кружева.
Не плети кружева.
Не гляди в мой стакан.
Я повис
