В Слободе он тотчас же приказал построить каменную церковь: в ней он сложил все, что было забрано наличными деньгами; в церкви были вделаны врата, которые он взял от церкви в Великом Новгороде; врата были отлиты с историческими изображениями; при церкви же были повешены украденные колокола.
После того великий князь открыто опоил отравой князя Володимира Андреевича, а его домашних женщин и детей велел раздеть донага, позорно изнасиловать и задушить. Из его, Володимира Андреевича, бояр, близких и домашней родни никто не был оставлен в живых.
И всё время ночами светила красная луна, и люди говорили, что она красная оттого, что души мёртвых притягиваются к луне, и в дни побоищ и сражений она наливается кровавым цветом.
5. 24 сентября 2009 г.
Обед. Предложение полковника
Бесчинства
Когда я открыл глаза, было уже светло. Я лежал на постели в своем номере, голый, что обнаружилось, когда я по дороге в ванную увидел себя в зеркале. Вид меня удручил… Вчера помнилось плохо… Я был у Самуиловича… Там Вагнер играл, Паша в растянутых штанузах заходил, такой хмурёный… хмурёнок, потом… Ацтеки… Людоеды… Почему я голый?.. Обычно в трусах и майке… Вода из-под крана тоже была палёная, кислая, но не пить нельзя…
В комнате я начал осматриваться. Вторая постель смята, одеяла откинуто, будто кто-то только что встал… В ней кто-то явно лежал!.. Это было уже совсем непонятно и даже жутко.
Я начал искать по комнате вещи. Бумажник на месте, но там, кроме моей медицинской карточки (о которой Хорстович говорил, что её можно и не брать, пользы от неё в Москве нет), ничего нет. Билет? На месте, в кармане пиджака в шкафу. Всё остальное — в милиции.
Милиция!
Я сел на стул. Опаньки! Здравствуй, жаба, новый ход!.. Милиция! Где бумажка? Я порылся в карманах, но ничего не нашёл… Была же такая, с красивыми завитульками и печатями… «Вестка», кажется… Даже слишком много печатей было… Тут, наверно, с бумагами так же, как с водкой — чем больше прибомбонов, тем фальшивее… Да, но который час? Часы тоже в милиции.
Я выглянул в окно. Было светло, люди шли по широким улицам столицы… Как бы мне тоже до милиции дособачиться?.. Нет, сперва до папы, до почты, где «Western Union»…
Но чтобы добраться до почты, нужны деньги. И нужен мобильник, потому что папа должен сказать код. Он один раз мне посылал деньги в Австралию, так сигнал два часа шёл… А мобильник — в милиции. Чтобы добраться до милиции — нужны деньги, а деньги в банке… А папа, кстати, на работе. Где же ему быть? Или сегодня суббота? Воскресенье?
Может, уже пора в милицию? Но как? Пешком же не пойду, куда бы глаза ни глядели… Вот, пошёл один раз в бюро, до сих пор хожу-похаживаю…
Пиво бы не помешало… Надо у портье спросить, который час, и вообще…
Я позвонил по гостиничному телефону:
— Извините, это стоялец из номера 15… Который сейчас час времени?
— А, это вы… — недобро ответили из трубки. — Ну что, пришли в себя?
— Да, пришёл. А что? А когда я не пришёл?
— Ничего не помните?..
— Нет.
— Вас, пьяного в слюни, привёл ночью какой-то вдребезину пьяный старик, вы здесь буянили… куражились, что у вас зубы голубые, что ваш дедушка у Наполеона служил… Мы уже милицию хотели вызвать, но старик увёл вас в номер…
— И… что старик?
В трубке помолчали.
— Это вам лучше знать, что вы там с ним до утра делали…
— Он что, тут… ночевал-ночал? — испугался я, поглядывая на смятую постель.
— Не знаю, меня тут не было… Дежурный всё это рассказал. Двенадцать скоро.
И трубку повесили.
Этого еще не хватало! Буянил, старик… Я на всякий случай осмотрел себя в зеркале — никаких следов… Где номер Самуиловича?
Кое-как разобравшись с проклятыми нулями, гудками, отключками, я сумел позвонить старику. Никто не взял трубку. В ларьке, наверно.
Я кое-как влез в душ, пытаясь понять, что мне сейчас делать. Пил кислую воду из-под душа — и от воды опять кружилась голова. Тянуло лечь, замереть, исчезнуть…
Если Иван в сказках водку пил, то ясно, почему ему с печи слезать не хотелось… Я бы тоже сейчас заприлёг бы… Интересно, была ли эта водка опыленной или нет?.. И почему я голый?.. И не надругался ли как-нибудь надо мной старик, пока я спал?.. Он всё страшные вещи рассказывал… кровоядец в ушанке… кадки на балконе… Роза с берёзы… Клементинович… Нет, зачем я ему нужен? Он же просил, чтоб Алка подругу привела… На гея явно не похож.
Алка! Вот кому надо позвонить!
Я быстрее зашевелился под душем, заспешил с полотенцем. Но куда я её приглашу без денег? Что скажу? Что мне нужно по деламвмилицию?.. Зачем ей звонить, пока нет денег и ничего не известно?.. Klar? Klar und logisch![26]
Сейчас бы горячее — чай или кофе — тоже не помешало. Давала же мне Бабаня с собой кипятильник, еще с войны у неё был, такой, как кулак, я не взял… А вот пригодился бы.
На столе открыта папка… А, Исидор оставил. Баснепись… Или песнепись?.. Я присел за стол, полистал… С трудом начал читать…
Корабль дураков Дуракам закон не писан, а если писан, то не читан.
Народная мудростьВсё должно принадлежать всем. Счастье всех является счастьем каждого, а несчастья будут общими. На таких условиях был снаряжен корабль.
И он поплыл. С виду величествен, огромен и крепок. Пассажиры постоянно латают и красят его. И на первый взгляд кажется, что на нем кипит жизнь и всего всем достаточно. Но если присмотреться внимательнее, обнаружится, что всё есть только у тех немногих, кто несет бесконечную вахту на капитанском мостике, отдает приказы, не спит, не ест, а только печется денно и нощно о благе корабля.
Всё, или почти всё, есть и у тех, кто охраняет корабль и зорко следит за тем, чтобы всё распределялось «по справедливости», то есть так, как прикажут с капитанского мостика, ибо только там совершенно точно известно, что в каждый конкретный момент следует считать справедливостью.
Весьма многое есть и у тех, кто всем этим заведует где-то там, в складах и трюмах. Немало остается и на камбузе. Кое-что есть и у тех, кто продает то, что осталось от всего, тем, у кого ничего нет, но для которых, по идее, всё должно быть, ибо ради них был осуществлен проект.
Те же, у кого ничего нет, терпеливо стоят на палубах в очередях за тем, что осталось от всего. Но остается очень мало, почти ничего. И вот за это ничего идет вечный бой — покой дуракам только снится, да и то не всегда, если повезёт.
И блуждает корабль дураков по морям и океанам, игрушка бурь и ветров. Несмотря на вечную морскую болезнь, дуракам весело — на то они и дураки, чтобы пировать во время чумы. Им мнится, что они обладают большими богатствами; им грезится — они за крепкой стеной, корабль непотопляем; им мечтается — всё будет хорошо; они делают вид, будто не знают, что обреченный корабль уже покинут жирными и хитрыми крысами, которые от века знают цену жизни и смерти.
Пираты, контрабандисты, рыбаки, пограничники — все шарахаются от корабля дураков, зная по опыту, что глупость заразна, как холера, и что нет ничего страшнее дурака злого и опаснее дурака доброго, особенно если они вместе несут вахту и молятся так истово, что весь корабль содрогается от громких ударов их бесстыдных лбов о капитанский мостик. За этими ударами почти не слышно сигналов SOS, которые упорно выстукивает одинокий радист в своей крошечной радиорубке.
Эта баснепись мне понравилась. Это такая анархическая проза… Страна-имитант, псевдожизнь… Да, но тут — протесты, в папке — фашистские нашивки и эмблемы, а под столом — рюкзак с листовками… Не опасно ли?.. А если КГБ?.. Князева дружина? В ГУЛАГ, погулять?..
Но текст мне понравился.
И я уже даже начал набрасывать по-немецки начало перевода: «Allen soll alles gehören. Das Glück aller wird das Glück eines jeden, das Unglück aber wird allgemein sein. Unter dieser Devise wurde das Schiff ausgerüstet. Und es stach in See. Von außen betrachtet…»
Но вот опять телефон! Не дают покоя…
Портье сообщил, что ко мне милиция пожаловала, ждет меня внизу, а в голосе было много забористой, задористой злорадости. О! Опять?
— Кто?..
— Откуда мне знать? Конь в пальто!
— Ясно. Сейчас прихожу! — крикнул я и быстро стал одеваться, с сожалением поглядывая на перевод, где уже увидел неправильную запятую… Но надо идти, а то сами придут. А тут — листовки-фашистки, свастики, заплечных дел мешок…
В вестибюле портье настороженно показал на двери:
— На улице ждут!
Противный тип! Это он дежурил, когда шофер-монгол меня привез, и мы у входа стояли… Да, вчера фашисты, потом — пьяный старик в номере, теперь милиция…
Портье из-под бровей проводил меня крысиным взглядом, я тоже кончиками глаз следил за ним, пока шёл к выходу. Пусть. Пусть теперь в отчете пишет, что ко мне фашисты… и милиция, пень-пеньской… плевать!..
