Доктор сжимает на моей спине ткань халата. До боли давит кожу, царапает.
— Костя, — смеюсь его активности и ревности.
— Меня очень сильно выводит из себя, когда ты про других мужчин в контексте с собой говоришь. Я даже не имел понятия, что я такой дикий собственник.
— Ты мне скажи: что у тебя с работой? Я так переживала, ты же потеряешь должность. Может, сделаем вид, что не встречаемся? Ну, например, будем скрытно видеться. Я буду тайком выгуливать собаку и незаметно для окружающих спать с тобой. Украдкой ждать тебя с работы, втихую готовить тебе ужин.
— Х-хах, педагог ты мой продуманный! Ты знаешь, сегодня ко мне поступила девушка, она, к несчастью, упала с велосипеда. И я взял на себя руководящую роль, отвечал сразу за лечение сердечно-сосудистых нарушений, почечной недостаточности, введение жидкостей и антибиотикотерапию, которые всегда необходимы именно в случае тяжелых травм. У меня всё получилось. Это чистейший кайф.
Продолжает обнимать и жать к себе.
— Ткаченко, не уходи от темы, что с Майкиным отцом? Я ведь не забрала заявление и продолжаю целоваться с тобой взасос! Что будем делать с твоей работой? Он же разрушит твою карьеру!
Он находит губами мое ушко. И сладко шепчет, аж мурашки по коже:
— Ульяш, я учился в сорок восьмой школе. Это в районе Теплый Стан, далеко отсюда. Там директор, насколько я знаю, так до сих пор не поменялся. Замечательная Алла Францевна Краснова руководит богадельней уже сорок с лишним лет, с неё песок сыплется, а она всё у руля.
— И? К чему это сейчас, Ткаченко? — Я пытаюсь вырваться, но он не отпускает, смеется и снова целует.
— Ты знаешь её, Ульяш?
— Нет, конечно. Я, может, и видела её на каких-то общих сборищах, но я же не могу знать всех директоров нашего города.
— А как ты думаешь? — Проводит языком по уху, вокруг раковины, жарко прикусывает мочку, так страстно, что я становлюсь интеллектуально ограниченной женщиной, но стараюсь слушать его. — Может ли Алла Францевна снять тебя с должности?
— Нет, — выдыхаю, — она же в другой школе директором работает.
— Солнышко, отчего же ты тогда так испугалась, что главврач другой больницы может каким-то образом повлиять на назначение заведующего отделением травматологии в моей?
Задумываюсь. Свожу брови на переносице.
— Но Майка… Она не один раз говорила мне, что её отец большой начальник.
— Большой и толстый, но в своей больнице.
Охнув, туплю, глядя поверх плеча доктора на узор обоев на стене. И тут до меня доходит.
— Ты хочешь сказать, что он развёл меня? И не может повлиять на твоё назначение?
Быстро-быстро моргаю ресницами, не в силах осознать.
— Нет. Не может. Он блефовал. Теоретически он способен встретиться в бане с моим главным, но уже вряд ли успеет, сегодня я подписал новый договор, да и не станет он позориться. Повод какой? Не назначай Ткаченко завотделением, потому что я хочу этого мужика для своей дочери? Ну это же испанский стыд, солнце!
— Он меня развёл, — задыхаюсь от возмущения. — Просто взял на слабо, рассчитывал, что я кинусь тебя бросать, не пообщавшись.
— Хорошо, что ты мне рассказала.
Не могу закрыть рот от шока. Мне стыдно, что я вообще расстроилась.
— Как дуру…
— Ну ладно тебе, Ульяш! — Целует мою шею и щёки, вылизывает языком ямочку на шее, ищет губы, нежно гладит плечи, потихоньку стягивает халат и вкусно шепчет: — Я счастлив, что ты поступила как умная девочка.
Глава 50
— Граф, сидеть! — командует доктор.
Пёс слушается, покорно садится на подстилку, кладёт морду на лапы, а мы так никуда и не дошли, мы с доктором застряли в коридоре. Целуемся. Оба забылись до беспамятства.
— Может, поужинаем? — спрашиваю Ткаченко, находясь в полупьяном состоянии от его рук и губ.
— Я уже! Ем.
И продолжает дурить голову, окружая лаской и любовью. Облизывая и покусывая кожу.
— Может, на кухню?
— Хочешь на кухне? — пошло шутит. — Могу разложить тебя прямо на кухонном столе, моя ты озорная завуч, — подмигивает и вроде бы делает несколько шагов, тащит по коридору, но отвлекается.
Развязывает пояс халата и медленно опускается передо мной на колени. Глядя с жадностью, отодвигает вбок трусики и касается языком там. Ласкает вверх-вниз, затем припадает в страстном поцелуе.
И я забываю о Шурике, Майке, внебрачных детях, должностях и ревности. Откидываюсь на стену. Задыхаюсь, испытывая фантастические ощущения. Его движения всё напористее и требовательнее. И, потеряв всякое соображение, я, распахнув полы халата, беру в руки свои груди. Стыд и срам, но доктор играет со мной языком и смотрит снизу с такой жадностью, что я теряюсь в удовольствии. Мне всё нравится.
Он очень нахальный, такое чувство, что доктор Ткаченко готов меня выпить до дна. Его приставучий, целеустремленный язык дарит мне столько радости, что я впадаю в беспамятство.
Соски горят, а он бьёт по центру удовольствия, будто по клавишам. И, когда я почти на грани и трясусь от удовольствия, доктор резко прерывает этот божественный кайф, встаёт с колен, дёргает ширинку, задирает мою ногу и добавляет свой большой член.
Ох, и прямо сейчас это совершенно идеально. Он начинает двигаться, а я — стонать. Он соединяет наши губы, чувствую свой же вкус. Большего грешного счастья я ещё не испытывала. Потому что он меня идеально подготовил, а теперь по-мужски жёстко берёт у стены. Мы подходим друг другу, мы сплетаемся в единый пылающий узел.
Стягивает с меня халат, тискает руками кожу, целует губами губы и только входит, входит, входит… И, когда осознаёт, что я уже всё… что называется, практически полетела к звёздам, резко покидает моё тело и почти грубо разворачивает, заставляя упереться руками в стену. После, взяв за бёдра, действует сзади — быстро, властно и совершенно безоговорочно.
Хлопаю глазами и никак не могу разобрать: я всё ещё парю в облаках, или это новый виток наслаждения? В любом случае мне очень и очень нравится.
Доктор в экстазе издаёт угрожающие звуки, я захлебываюсь от крика упоения, и, пока доводит себя, он заодно доводит ещё раз меня. Костя как будто чувствует, что мне нужно совсем чуть-чуть. Неистово ласкает моё тело: в исступлении трогает груди, в умопомешательстве тянет соски и в совершенном полоумии трёт между бедер.
Я взрываюсь, как комета, вспыхивая миллионами огней. Мой доктор великолепный любовник, и я хочу заниматься этим всю ночь, пока мы оба не упадём без сознания.
Сама себе завидую.
Мы тяжело дышим. Мы едва держимся на ногах, он разворачивает меня. Одаривает следующим по очереди глубоким поцелуем, затем отстраняется и, прижав рукой к стене на уровне горла, так что я почти задыхаюсь, лезет в задний карман брюк. Он всё ещё одет — это я голая.
И тут перед заплывшими от дурмана страсти глазами появляется бархатная коробочка. Чего?! Как это?! Не может быть! Мне это снится?!
— Выходи за меня!
— Что?!
— Уважаемая, Ульяна Сергеевна, я хочу, чтобы вы как можно скорее стали моей законной супругой.
Удар, шок, потрясение. У меня слипаются губы. Я не могу понять, что происходит. Я всё ещё купаюсь в медовом удовлетворении. Но то, что он делает, размахивая перед моим ошалевшим от счастья лицом бархатной коробочкой, — это новый уровень блаженства.
Он меня обманул, он не задерживался на работе. Пока я резала лук и варила картошку, Константин Леонидович выбирал мне кольцо.
Как бы ненароком не сдохнуть от такой новости.
— Тебе надо подумать? — хмурится доктор.
Я балдею, схожу с ума, мне всё нравится, но если так поразмыслить — нашёл время. Что мы детям будем рассказывать? Как папа сделал маме предложение под полкой в прихожей, перед этим отлюбив её как следует? А ещё на них падали шапки и шарфы с антресолей, а в углу тоскливо поскуливал Граф, не понимая, что эти чокнутые людишки делают.
— Нет, — смеюсь, мотая головой.
Ткаченко резко замолкает, перестаёт улыбаться, очень мило пугается.
