– Я тебя не просил.
– Режи! Ты не должен так говорить! Ты упрекаешь меня моим же признанием, моей же нежностью? Ты предпочел бы молчание? Ты забыл, что именно этот порыв нас и сблизил. Ты предпочел бы, чтобы, сойдясь – раз это было неизбежно, – мы остались чужими?
– Может быть…
– Нет, нет! Ни ты, ни я – мы не смогли бы! Или это были бы не мы и не любили бы друг друга так искренне. Разве можно что-нибудь скрывать, когда любишь? И можно ли любить, не зная друг друга? Не зная до конца?
– Нет…
– Ты представляешь себе, если бы я лгала, а вдруг однажды ты узнал бы всю правду… Ведь теперь ты сам меня допрашиваешь.
– Это сильнее меня…
– Вот потому и хорошо, что я тебе заранее все рассказала. Подумай. Рано или поздно ты должен был узнать. Ты страдал бы сильнее.
– Да.
– Ты упрекаешь меня моим же признанием? А если бы я скрыла правду?
– Ты права. Но все-таки…
– Как «все-таки»? Ты хотел бы лживых уверений, клятв? Ты непременно потребовал бы клятв! Дорогой мой, любимый, неужели ты не чувствуешь, что твоя любовь уничтожила, сожгла все прошлое, что я счастлива потому, что мы с тобой живем в правде? Только правда все искупает, все стирает, только она одна прекрасна.
Он опустил голову и мрачно молчал. Она обняла его плечи:
– Тебе не стыдно, что ты так зол и несправедлив? Посмотри на меня, если ты меня любишь!
Он взглянул на нее с отчаянием и прошептал:
– Ты сама знаешь! Разве я ненавидел бы так всех, кто обладал тобою, если бы я тебя не любил? Необыкновенно… безгранично…
– Я тоже люблю тебя необыкновенно и безгранично. Но что бы ты сказал, если бы я стала истязать тебя вопросами о твоих прежних связях? Были же у тебя связи до меня?
Он посмотрел на нее с такой жестокостью, что холод проник Монике в самое сердце.
– Ничего общего!
– Почему?
Насвистывая, Режи повернулся к ней спиной и начал раздеваться.
Она гневно воскликнула:
– Ничего общего? Почему же?
Он снял жилет и упрямо сказал:
– Это было бы слишком долго объяснять…
Моника оскорбилась еще больше.
– Ты со мной обращаешься, словно подобрал меня на панели. Я не проститутка…
– Нет, если бы ты была проституткой, несчастной уличной женщиной, жертвой социальной несправедливости, я говорил бы с тобой на другом языке. Кому пришло бы в голову жениться на проститутке…
У нее вырвался жест изумления, но он продолжал:
– Проститутку мужчина берет, как кусок жаркого, как случайную книгу. Ее покупают такой, какая она есть. А если случайно полюбит?… Ну что же?… Надо быть сумасшедшим, чтобы ревновать к любовникам, которых она не могла не иметь. Во-первых, их не знаешь, да и она их не помнит… слишком много… безымянная толпа… Но ты, ты…
Она слушала с болью.
– Кто тебя заставлял безрассудно отдаваться первому встречному, влюбляться в кретина, вроде того «голого танцовщика», только за его красивую морду? Не говоря уже о других, о тех, которых ты скрыла, предпочла запрятать, как грязное белье, в шкаф под замок…
Она закрыла руками вспыхнувшее огнем лицо, а он кричал:
– Ты не имела права этого делать, ты должна была подумать о встрече с порядочным человеком, как я, о взаимной любви с ним, о том, что ты, путаясь со всяким как потаскушка, ты, отмеченная привилегиями рождения и воспитания, готовишь ужасное будущее и себе, и ему.
Она молчала, стараясь разобрать, что было правдой, что нет. Некоторые слова пронизывали ее насквозь, совпадая с ее собственными угрызениями, другие ранили еще сильнее незаслуженным оскорблением. Наконец, она сказала:
– Бросим говорить обо мне. Ты не захотел понять, чем я была до тебя – несчастной… На публичных женщинах не женятся? Допустим. Хотя это случается ежедневно. Но на вдове или разведенной женятся? Отвечай.
Он, предвидя это возражение, проворчал:
– Смотря по тому…
– Нет, на тебя непохоже увиливать. Отвечай! Если бы ты любил вдову или разведенную так же, как меня, ты бы женился на ней?
– Ты не вдова и не разведенная. Очень легко рассуждать, начиная с «если».
– Я повторяю, что вопрос не во мне. Вдова или разведенная, которая могла вести раньше бог знает какой образ жизни и о которой ты ничего не знал, кроме того, что ты ее любишь, – ты бы на ней женился?
– Конечно…
– Тогда я не понимаю.
Они стояли друг против друга, их взгляды скрещивались, как клинки. Он сказал:
– Вдова или разведенная – только безответственные жертвы судьбы. Тогда как ты – нет… Они подчинялись закону.
– Какому закону?
Угадывая заранее насмешку, он отрезал:
– Ну да! Закону… не издевайся! Закону природы и закону человеческому.
– Природы! Гимена или Гименея? Да?
– Да!
Она насмешливо расхохоталась:
– Я же говорила, что ты пещерный человек! Девственная плева, не так ли? Красное пятно на брачной простыне! И вокруг постели дикари, празднующие жертву попранной невинности! Пойди поговори-ка об этом с современными барышнями!.. Ты отстал, Режи! Ха-ха! Муж-собственник! Господин, властелин!
Он схватил ее за руку.
– Нет! Но тот, который – муж ли, любовник ли – налагает на вашу плоть такую глубокую печать, что потом все равно вы и в объятиях другого остаетесь его вещью, его рабой!
– Ах да, печать! Ребенок от второго брака, похожий на первого мужа? Это литература! И знаешь!.. Нет, Режи, нет! Во-первых, я за тебя никогда не выйду замуж. Будь спокоен! Даже если ты меня будешь умолять! А дети… Я не хотела бы, чтобы они были похожи на тебя.
– Мерси.
С усталым жестом она сказала:
– К чему спорить? Все это так индивидуально! Были матери, которые умерли, не познав любви… Женщина пробуждается к жизни лишь в наслаждении.
Он усмехнулся:
– Пеер Рис!
– Разве я говорю, что в наслаждении вся жизнь? Моя собственная жизнь – яркий пример обратного! Счастье только в слиянии любви телесной и духовной.
Он отвернулся. Моника вздохнула:
– Только благодаря тебе я узнала, Режи, эту радость!
Они стояли рядом. Она прижалась к его груди и увидела, что он плачет. Жалость сжала ее сердце.
– Зачем мы так страдаем. Ничего нет унизительнее мелких уколов. И как это бессмысленно! Когда страдают, не философствуют…
Ему стало стыдно, и он упал перед ней на колени.
– Прости меня, я зверь!
Моника положила руку ему на голову. В ее взгляде было больше жалости, чем любви. Он вскочил и схватил ее в объятия…
Сколько раз после прежних ссор их примиряла постель. Но на этот раз Моника грустно сказала:
– Нет, Режи! Нет… Оставь меня сегодня одну. Ты что-то порвал между нами. Завтра… Когда мы успокоимся, когда ты…
Но он обнял ее, прижимаясь все теснее и теснее. Она упала, защищаясь и, задыхаясь от страсти, уступила. Борьба их завершалась стоном наслаждения.
Они оба ощутили опустошающую грусть и заснули, тесно сплетенные, но бесконечно далекие душой.
С того дня жизнь Моники изменилась. Она меланхолически вспоминала баюкающие часы их любви, похожие на залитую солнцем реку с плавающими лилиями.
Рай в Розейе, которому позавидовал дьявол. Да, дьявол, вселившийся теперь в Режи!
Болезнь его захватила, загипнотизировала. Он, не стараясь подавить ревность, перестал владеть собой. Эта ревность к прошлому внедрилась в настоящее и отравила жизнь.
Как ни неожиданно было для нее разочарование, как ни горько страдала ее гордость от этой новой формы рабства вместо желанного освобождения, Моника привязывалась к Режи сильнее и сильнее – и властью телесной привычки, и угрызениями из-за былых ошибок.
Может быть, это пройдет? Время исцеляет самые глубокие раны… Может быть, победят его ум и доброта?
Ее любовь и гордость склонялись перед подвигом терпения. Чтобы не раздражать маньяка, склонного теперь подозревать ее всегда, она решила с ним почти не расставаться, порвала большинство знакомств и отказалась от многих заказов. Его любовь опутывала ее все тесней и тесней.
Он держал себя властелином, превратил ее в свою тень. Она следила за его работой, она шла за ним, когда он выходил, виделась только с его друзьями и изредка с Виньябо.
Но однажды было достаточно того, что Моника в чем-то согласилась с профессором, и Режи тотчас же вступил с ним в резкий и злобный спор.
Наконец, отрезанность от мира привела к печальным результатам: Моника стала задыхаться, как в тюрьме, и возмутилась.
Их внешний покой тотчас же нарушился.
– Нет! – заявила она решительно, когда он хотел, чтобы она отказалась от приглашения к завтраку у госпожи Амбра. – Вот уже два месяца, как я не была в Вокрессоне. Это нелепо! Кончится тем, что ты меня перессоришь со всеми.
– Я не знал, что госпожа Амбра – это все.
– Ты меня уже заставил порвать с Виньябо! Довольно! Я не говорю об остальных… Ими я охотно пожертвовала. Есть много ненужных людей, которых легко выбросить из своей жизни, как балласт… Да, я знаю твою формулу! Знаю их все!.. «Уединение возвышает» и так далее!.. Но Виньябо, но госпожа Амбра!.. Это слишком!
