… — Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила Наташа,
— Рядом с тобой, хорошо, — шутливо ответил я.
— Трудно поверить. Ты такой угрюмый.
Я удивился:
— Неужели? А мне казалось, что выгляжу веселым до глупости.
— Есть причина для веселья? — улыбнулась Наташа.
— Да.
Я тронул ее руку. В это время из комнаты раздался голос Лукерьи Степановны — она звала нас ужинать.
Когда мы вошли, она многозначительно посмотрела на нас и улыбнулась, что, по-видимому, означало: «Слюбились, вот и хорошо… В ваши годы я, бывало…»
— Может быть, по случаю, вина выпьем? — предложила старушка, усаживая нас за стол. — Есть и водка.
— Что вы, я не пью, — уклонился я.
— Я тоже, — поддержала Наташа.
— Ну, как знаете, — не то с обидой, не то с радостью сказала Лукерья Степановна. — Ах, какая я, ей-богу, — спохватилась она. — Тебе же, Наташа, письмо… Вот.
Наташа взяла синий конверт, взглянула на него и зарделась.
— От мамы.
Я обрадованно вздохнул. Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что письмо было от Алексея Воронова.
— Как себя чувствует Степанида Александровна?
— Разве ты знаешь мою маму?
— Ну, конечно. Ты же рассказывала о ней. Помнишь, монтера Кузнецова?
— Ах, да… Она приглашала его пить чай с вареньем.
— Он, кажется, не воспользовался приглашением. Я бы не вытерпел — явился, и обязательно, когда бы ты была дома.
— Ты еще можешь это сделать.
— Без приглашения — не могу.
— Она тебя пригласит… Вот, смотри, — Наташа указала на последние строчки письма. — «Истосковалась я по тебе, доченька».
Мы собирались уходить. Лукерья Степановна, как наседка, кружилась около нас: ей сегодня все нравилось, особенно Наташа. «Уж если бы у нее был сын, — говорила она, — и если бы решил жениться, и спросил бы у нее, матери, совета, то она сделала бы все, чтобы он женился на Наташе. Ведь девка, — расточала похвалы старушка, — взяла всем: и умом, и ученостью, и красотой. Что еще нужно мужчине? Вон ее муженек Матвей Егорыч, не с такой жил и то счастлив был! Души в ней, Лукерье, не чаял. Хвастался: и такая она и этакая, и работящая, и хозяйственная…»
— И-иех, вы очумелые, — ласково закончила Лукерья Степановна.
До квартала, где был расположен дом знакомой Гвоздева, мы доехали на трамвае, а затем пошли пешком. Тут надо было играть роль, и я взял Наташу под руку. На мгновенье задача, поставленная передо мной Розыковым, потеряла свое значение. Я, а, может быть, и Наташа забыли о ней. Рука моя невольно сжала ее ладонь, а сердце взволнованно и радостно забилось. Мы шли медленно, стараясь продлить эту хорошую минуту.
Вдоль дороги с двух сторон тянулись деревья. Под ними, отражая в воде гирлянды электрических лампочек, весело плескались размытые арыки. Справа и слева возвышались дома: большинство четырехоконные с широким выступом посередине и невысокой крышей, крытой белым шифером. От калиток к тротуару шли узенькие асфальтированные дорожки. Над ящиком для писем или рядом с ним почти у каждого дома висели одинаковые четырехугольные дощечки с угрожающей надписью «Осторожно! Во дворе злая собака!» Первые минуты я удивлялся всему, что видел на этой тихой неширокой улице. Мне казалось, что мы идем по деревне. Это сходство еще более усилилось, когда от колодца, вырытого на краю улицы, отделилась девушка с двумя ведрами и неторопливо пошла по дороге.
Наташа, прижавшись к моему плечу, молча поглядывала вокруг. Ей, видно, тоже нравилась тишина, так напоминавшая деревню. Она мечтательно улыбалась и иногда вздыхала.
Дом знакомой Гвоздева находился в середине квартала, Чтобы лучше следить за ним, мы остановились наискосок, напротив, у двух сплетенных старых дубов. Нас скрывала темнота, и все, что делалось вокруг, мы хорошо видели.
В доме гуляли. За занавесками мельтешили темные силуэты мужчин и женщин. Слышались обрывки фраз, гремела радиола. Проходившие замедляли шаги и заглядывали в окна. Один юноша в клетчатом пиджаке и до смешного узких коротких брюках даже задергал перед окнами плечами.
— Тебе нравится?
— Этот?
Стиляги, кто бы они ни были, всегда вызывали во мне чувство отвращения, и я сказал Наташе что-то колкое. Она быстро взглянула на меня и вдруг прыснула.
— Странный ты все-таки.
— Я?
— Ты.
— Наташа!
— Говори тише.
Стиляга ушел. Улица обезлюдела. Луна, поднявшись над деревьями, то ныряла в клочья туч, то выглядывала, освещая землю ровным медным светом.
Сколько времени я и Наташа стояли напротив дома?
На этот вопрос трудно было ответить. Когда все вокруг стихло, ощущение времени исчезло. Мы напряженно вслушивались в говор ночи и думали только об одном: как там, в доме? Приблизился ли момент начала операции. За окнами уже стояла тишина. Погас свет. Наши товарищи находились в засаде. Действовал только капитан Зафар. Вернее, должен был действовать, если дан сигнал.
Мы с Наташей его не слышали.
* * *
— …Ваша задача: незаметно, когда все будут спать, проникнуть в дом и открыть нам двери.
— Разрешите выполнять?
— Не спешите… Возьмите фонарик… Как только все будет готово, дайте два коротких сигнала светом,
— Хорошо.
— Не зарывайтесь: преступники вооружены.
Офицерам, притаившимся во дворе у соседа, было известно, что в доме именинницы теперь находились двое мужчин: Гвоздев и высокий парень судя по всему — Перфильев.
Получив указание от майора Исмаилова, капитан Зафар поднялся, зажал в правой руке рукоять пистолета и неслышно перелез через изгородь.
Во дворе было темно. Луна, минуту назад стоявшая в чистом небе, теперь зашла за тучи и бросала на землю слабый свет. Кругом царила тишина.
Капитан Зафар несколько минут стоял у изгороди, прислушиваясь к стуку собственного сердца, потом юркнул под лапы развесистого вяза, стоявшего посередине двора. Отсюда были лучше видны двери дома и подход к ним. Спрятавшись у крыльца между кустами виноградника, он стал ждать…
Перфильев, ну да, это был он, открыл двери, схватился за косяк и воткнул в рот палец…
Зафар сжался, встал на четвереньки, проскользнул в коридор. В лицо ударил душный жаркий воздух. Под ноги попало ведро — оно перевернулось и покатилось по полу. Из темноты рявкнул грубый охрипший голос:
— Горбач, это ты?..
Перфильев промычал что-то нечленораздельное. Зафар замер: неужели зажгут свет?
— Спи, ну что ты! — послышался женский голос.
— Скотина, — выругался бас. — Нажрался, как свинья…
Перфильев постоял на крыльце, потом, тяжело волоча ноги, прошел по коридору.
Потекли тяжелые томительные минуты. Нужно было дождаться, когда уснет Гвоздев. Дать сейчас сигнал товарищам, значит, подвергнуть себя опасности. Розыков говорил: «Операция должна пройти без единого выстрела. За каждое, даже малейшее нарушение, будете отвечать. Особенная бдительность и осторожность потребуется от того, кто первый столкнется с преступниками».
Зафар сдерживал дыхание.
«Спокойствие, главное — спокойствие. Не в такие переплеты приходилось попадать. Подумаешь: двое с оружием…»
Шлеп… Что это?
Кажется, что-то упало.
Заскрипела кровать.
— Да лежи ты!
— Пойду освежусь.
— Лежи!..
В глубь двора скользнул лучик карманного фонарика. За изгородью увидели его и поднялись из засады. Теперь Зафару нужно попасть в комнату — хорошо, что дверь в нее открыта, — и включить свет.
Темно…
Вдруг на пути снова что-нибудь попадется?
Один шаг… Нет — полшага…
Еще, еще, еще…
В комнатах — почти во всех — выключатель находится у двери. Как его найти?.. Товарищи уже где-то рядом. Одни станут у окон, другие у крыльца и калитки, третьи зайдут в дом… Бояться нечего… Какая ерунда… Ну, конечно… Что это? Неужели порог?
Руки сначала замерли: правая сжала пистолет, левая легла на грудь, там, где бесновалось сердце.
Наташа толкнула меня в плечо:
— Смотри!
Я оглянулся, по дороге шел мужчина с небольшим свертком под мышкой. Шел, наклонив голову и держа одну руку в кармане. На нем был темный костюм и темная кепка. В такой одежде рабочие ходят в ночную смену. Единственное что меня удивило — это темные очки. Ночью — солнцезащитные очки. Нелепость!
— Кто?!.
Наташа не услышала моего вопроса.
В доме кто-то закричал, и раздался выстрел. Из-за деревьев, стоявших напротив, выскочили два человека и подбежали к окнам.
Я взглянул на Наташу. Она торопливо раскрыла сумочку, достала небольшой пистолет.
Мужчина в очках метнулся под карниз соседнего дома — со всех сторон залаяли собаки.
— Это Скорпион, его надо взять!
— Хорошо!
— Он вооружен, беги к Исмаилову!
