«Тысячелетний Рейх, – вещал Штокманн, – это самое человеколюбивое и толерантное общество, когда-либо существовавшее на земле. Мы лишены зависти по отношению к представителям других национальностей, поскольку мы вообще отменили понятие «национальность». Достаточно просто принадлежности к человеческому виду. Наши женщины в полной мере равны мужчинам, дети имеют столько же прав, сколько и взрослые, отсутствует классовое неравенство. Стать студентом престижнейшего высшего учебного заведения мира может даже простой крестьянин, а сын видного партийного деятеля может быть при необходимости отчислен за неуспеваемость. Великий фюрер привел человечество к абсолютной гармонии, уничтожил такие чувства и качества, как ненависть, зависть, лицемерие…»
Когда он закончил и традиционно предложил задавать вопросы, поднялась лишь одна рука. Это был Максимилиан Штайн, один из самых неуспевающих студентов потока. Он постоянно нарывался на неприятности, задавая преподавателям каверзные вопросы и демонстрируя свой оригинальный, незаурядный ум. «Язык твой – враг твой», – говорили ему, но Макс не слушал подобных замечаний.
Профессор кивнул, мол, задавайте вопрос.
«А как объясняется вашей теорией нетолерантное отношение к животным? – спросил он. – А к унтерменшам?»
Штокманн нахмурился.
«Во-первых, молодой человек, – ответил он, – теория это не моя. И это не теория, а давно оправдавшая себя практика. Во-вторых, она распространяется только на людей. Мы же не даем собакам избирательного права, не так ли? Потому что они неразумны. В этом нет ничего унизительного для собаки…»
Макс перебил профессора.
«А унтерменши? Они же другой подвид homo. У них есть определенная доля разумности, которую мы могли бы развивать, а не содержать их в животном, бесправном состоянии…»
В аудитории зашушукались. Профессор покраснел и явно не мог найти никакого толкового ответа. Высказанная Штайном идея и в самом деле была откровенно антифашистской. Мне было непонятно, как настоящий ариец может произнести такие слова, поставив семита на одну ступеньку с собой.
«Лекция окончена», – сказал профессор.
Следующий день должен был начинаться с лекции по истории Рейха. Но ее отменили. Вместо историка в аудитории появился гестаповец в чине штандартенфюрера. Некоторое время он ходил взад и вперед перед аудиторией, а затем остановился, заложив руки за спину. Не представившись, он начал говорить.
«Вчера, – он сделал паузу, – студент по имени Максимилиан Штайн задал вопрос, который не просто попахивает крамолой. Это антифашистский, антирейховский вопрос. Этот вопрос оскорбляет и унижает самого фюрера».
Между фразами он делал емкие театральные паузы, давая нам прочувствовать вес каждого его слова.
«Вчера мы провели тщательное исследование генетического материала Максимилиана Штайна и его родословной. И как вы думаете, что мы обнаружили?»
Он сделал очень большую паузу. Судя по всему, вопрос не был риторическим. Из зала раздалось:
«Он семит?»
«Да! – громко и отчетливо произнес штандартенфюрер. – Максимилиан Штайн имеет семитские корни. Каким образом он прошел тест, мы не знаем, ведется расследование. Но теперь вы понимаете: только в голове семита мог возникнуть подобный вопрос…»
Гестаповец распалялся все больше и больше. В общем-то, он безостановочно произносил одни и те же фразы в различных формулировках. Он говорил о том, что только зверь может спариваться со зверем, что межвидовые отношения невозможны. Он рассказывал, что человек не способен спариться с семитом, что такие контакты сразу выявляют неарийцев в нашей среде. При этом было совершенно непонятно, в каком поколении Макс может быть семитом – при его идеально арийской внешности. Гестаповец занял своим патриотическим рассказом практически всю лекцию. Преподаватель истории так и не появился, и когда штандартенфюрер покинул аудиторию, мы дружно начали обсуждать произошедшее.
Я спросил у Карла, замечал ли он когда-либо что-то ненормальное в поведении Макса.
Карл ответил: «Нет, обычный парень, ничего особенного».
Мы вспомнили, какие шикарные розыгрыши придумывал Макс. В сфере издевательства над преподавателями он всегда был заводилой. Его шуточки частенько бывали злыми и провокационными, вызывали скандалы, но Макс всегда выходил сухим из воды. Теперь – не вышел. Правда, вопрос, заданный профессору Штокманну, не был розыгрышем.
Остальные лекции в тот день прошли как обычно. Гораздо более важным было то, что случилось после занятий, когда мы с Карлом шли домой (нам было по дороге, но он жил чуть ближе). Конечно, мы были подавлены. Мы понимали, что Макса больше не увидим, что он – не человек, не ариец, что он – представитель низшего класса, случайно затесавшийся в наши ряды. Но если разум это осознавал, то сердце восставало против такого взгляда на бывшего однокашника.
«Как думаешь, что с ним будет?» – спросил я.
Карл покачал головой и промолчал. Это могло означать, что он не знает. Но я слишком хорошо понимал Карла. В последнее время я начал разбираться в его странной микромимике, которая совершенно не соответствовала стандартам, описанным в учебниках по невербальному общению. Поэтому я понял, что имел в виду мой друг: Макса больше нет, он умер, исчез. Более того, его никогда не существовало.
Мы остановились у моего подъезда и некоторое время смотрели друг на друга. В глазах Макса читалась боль. Сложно сказать, что читалось в моих. Он протянул мне руку, но я, подчиняясь естественному и неожиданному порыву, притянул его к себе и обнял, похлопывая по спине. Он делал то же самое. Мне было очень хорошо в тот момент. От Карла пахло какими-то мужскими духами, я и раньше замечал этот запах, но не задумывался о нем, поскольку никогда настолько не сближался со своим другом.
Потом мы отстранились, Карл пожал мне руку и побрел к дому, а я смотрел ему вслед и думал о том, что несчастен тот человек, у которого нет подобного друга.
Переломный момент в моей судьбе случился спустя неделю. Конечно, Макс не вернулся, но лекции продолжали идти, как и прежде, и ничто не предвещало изменений. Тем не менее, изменилось все.
В один из дней мы выходили из университета вчетвером – я, Карл и еще два наших однокурсника – Фриц и Вилли. Фриц почти сразу же попрощался и куда-то пропал, а Вилли остановился на крыльце и сказал: «Вы идите, а я тут подожду».
«Девушку?» – ехидно усмехнулся Карл.
Вилли не ответил, но в ту же минуту из-за угла появилась девушка. На ней было длинное, почти до пят белое платье с оборками внизу, но без рукавов, и белая широкополая шляпа. Фриц улыбнулся и пошел ей навстречу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
