— Пора, — наконец произнес он, — теперь приготовьтесь страдать.
И злодей своей сильной рукой, сжимавшей инструменты жестокой похоти, обрушил на жертву двадцать хлестких ударов, которые вмиг сделали ярко-красным, даже багровым, нежно-розовый восхитительный румянец девичьей кожи. Жюли испускала истошные крики, крупные слезы застилали ее прекрасные глаза и падали жемчужинами на ее столь же прекрасные груди; от этого Родея разъярился еще пуще и, вцепившись руками в истерзанное тело, начал гладить и теребить его, очевидно подготавливаясь к новому натиску. И вот Роден приступил к нему, подгоняемый сестрой.
— Ты ее щадишь! — хрипло закричала мегера.
— Нет, нет! — Теперь каждый удар Родена сопровождался мерзким ругательством, угрозой или упреком.
Пролилась первая кровь, Роден пришел в восторг; он неизъяснимо наслаждался при виде кричащих доказательств своей жестокости; его набухший орган вспенивался спермой; он подступил к девочке, которую держала Селестина и демонстрировала брату желанный зад. Содомит начал штурм.
— Вставь его, — шепотом приказал он сестре. В следующий миг самым кончиком головки громадного орудия он слегка примял самую сердцевину розового бутончика; казалось бы, ничто не препятствовало дальнейшему продвижению, однако он не посмел двинуться дальше. Селестина снова затормошила его, он возобновил флагелляцию и закончил тем, что широко раскрыл потаенный приют восторга и сластолюбия. Казалось, он утратил всякое представление о реальности и перестал соображать. Он грязно ругался, богохульствовал, выкрикивал проклятия. С еще большим рвением он обрушился на все прелести, которые мог охватить взглядом: поясницу, ягодицы, бедра; все, исключая крохотной, прелестной, нетронутой вагины, подверглось тщательной экзекуции. Сестра возбуждала его с таким азартом и усердием, что можно было подумать, будто она работает ручкой насоса. Между тем злодей остановился, он почувствовал, что продолжение чревато потерей сил, которые были ему необходимы для новых утех.
— Одевайтесь, — сказал он, обращаясь к Жюли и развязывая ее, — и если подобное повторится, учтите, что в следующий раз вы так легко не отделаетесь.
Жюли вышла и вернулась в свой класс.
— Ты слишком сильно массировала меня, — обратился Роден к сестре, — еще немного, и я бы кончил; тебе следовало действовать помягче и время от времени сосать член. Кстати, она очень соблазнительна, эта девочка, ты с ней баловалась?
— Ты думаешь, кто-то, из них избежал этого?
— Но тем не менее ты нисколько не смягчаешься, когда я порю их.
— Какое мне дело до какой-то потаскухи, даже если она довела меня до оргазма. Да я бы, изодрала каждую в клочья собственными руками! Ты совсем не знаешь свою сестру, и мое сердце много тверже, чем твое. А теперь заберись ненадолго в мой зад, Роден, я сгораю от вожделения.
Приняв ту же позу, в которой она предлагала себя перед поркой Жюли, Селестина задрала юбки и вновь обнажила свое седалище. Роден погрузился в него без подготовки и в продолжении нескольких минут трудился в ее потрохах; распутница за это время, помогала себе пальчиками, сбросила переполнявшее ее семя и, успокоенная, но не удовлетворенная, отправилась за новыми жертвами.
Второй была девушка, ровесница Жюстины, даже немного похожая на нее, если допустить, что природа могла дважды сотворить столь совершенный образец грации и красоты.
— Меня очень удивляет, Эме, — сказал ей Роден, — что в вашем возрасте вы умудрились заслужить порку, как неразумный ребенок.
— Мой возраст и мое поведение, сударь, не дают повода для подобного обращения, — с достоинством ответила очаровательная девушка, — но неправ всегда тот, кто слаб.
— Весьма нахальный ответ, мадемуазель, — сказала Селестина, — и я надеюсь, что он не вызовет сочувствия в сердце моего брата.
— Пусть она в этом не сомневается, — заметил Роден, грубо срывая с девочки одежду.
— Но, сударь, я не думаю…
И развратник, поспешно убрав все препятствия, обнажил самый обольстительный, самый аппетитный зад, какой он видел в своей жизни.
— Эме, — строго заявил Роден, укладывая ее в кресло, — вы мне говорили, что иногда страдаете геморроем, поэтому я сейчас осмотрю вас, и если болезнь ваша действительно серьезная, я буду обращаться с вами не так сурово.
— Поверьте, сударь, — кротко ответила Эме, — я никогда не жаловалась на геморрой.
— Это неважно, — продолжал Роден, заставляя ее принять соответствующую позу. — Это всегда может случится, так что я вас все равно осмотрю.
С помощью Селестины бедная, беззащитная Эме вскоре была поставлена на четвереньки. И вот Роден уже осматривал, ощупывал, поглаживал с довольным видом прекраснейшую плоть, восхитительнейшие прелести.
— М-да, в самом деле здесь нет ничего серьезного, — бормотал Роден, — все в полном порядке, значит можно спокойно приступать к делу.
Нежные руки были связаны в мгновение ока, и красавица Эме оказалась во власти двух чудовищ.
— Начинай ты, сестра, — сказал Роден, — я хочу посмотреть, не помешает ли тебе жалость.
Селестина вооружилась розгами, брат не спускал глаз с лица жертвы: он хотел насладиться судорогами, порожденными страхом; он не решился мастурбировать на ее глазах — только гладил рукой бедро, на котором лежал его восставший член. Процедура началась; мадемуазель Роден, не менее жестокая, чем брат, действовала розгами с такой же силой. А наш герой, желавший все увидеть, все запомнить, приблизился к сестре вплотную и сладострастно вздрагивал в ритме ударов, которые терзали прекрасную плоть. Не в силах более сдерживаться, он схватил другую связку, отстранил сестру, и скоро брызнула кровь. Несчастная молчала, о том, как ей больно, можно было судить только по конвульсивным подергиваниям обеих ягодиц, которые немного раскрывались, когда наступала короткая пауза после удара, и сжимались в предчувствии следующего. Далее повторилась предыдущая попытка: Роден изготовился к атаке, Эме уловила этот момент и сжалась. Взбешенный Роден ударил ее кулаком в бок, который согнул ее в дугу. Новая попытка, но Эме приподнялась и снова избежала проникновения.
— Ваше поведение, сударь, — сказала она наконец, — не соответствует наказанию, которому вы намерены меня подвергнуть, поэтому умоляю вас прекратить эти гнусности.
Ярость Родена от этих слов возросла, и ее успокоили только двести ударов, нанесенных уверенной, опытной рукой. Его гневное орудие, казалось, грозило небу, Селестина взяла его и собралась направить в сторону неприступной крепости.
— Нет, — затряс головой Роден, — убери ее подальше с моих глаз… Уведи поскорее эту строптивую девку, и пусть она восемь дней посидит на хлебе и воде, чтобы знала, как мной манкировать.
