Когда все ушли, он тронул спину Цезаря:
— А ты? Ужинать будешь?
— Пожалуйста, не трогайте меня, — глухо отозвался мальчик.
Так, не двигаясь, лежал он весь вечер.
Спальни мальчиков и девочек разделялись перегородкой без двери, с широкой аркой и портьерой. После ужина ребята собрались на девчоночьей половине, у портативного экранчика, где прыгали и весело картавили мультипликационные зверята и клоуны.
Занавесь в арке была отдернута, Корнелий видел, что новичок лежит в той же позе. Лишь голову накрыл подолом гусарки.
Когда электронные молоточки прозвенели медленную музыку отхода ко сну, ребята тут же разошлись, не просили посидеть еще.
Антон посмотрел на лежащего Цезаря, потом на Корнелия. Неловко и будто через силу заговорил:
— Мальчик… Надо раздеться и лечь на ночь как полагается…
К удивлению Корнелия, Цезарь быстро поднялся, сел. Глядя прямо перед собой, торопливо разделся, бросая вещи на пластмассовый скользкий табурет.
Мальчишки без суеты и разговоров переодевались у своих коек в пижамы. Молчание стояло такое, словно в спальне тяжелобольного.
Антон достал из тумбочки клетчатую пижаму для новичка.
— Надень вот это…
— Это?
Цезаря тряхнула брезгливая дрожь. Он отвернулся и залез под одеяло в своих синих с вышитым якорем трусиках и белой шелковой майке. Сразу вытянулся и крепко закрыл глаза.
Корнелий проснулся за час до общей побудки. Поднялся с неожиданной тревогой, даже страхом. Сразу увидел Цезаря. Тот, уже одетый, сидел на краю заправленной постели. Встретился сквозь стекло взглядом с Корнелием. Встал, двинулся между кроватей, остановился на пороге каморки. Не опуская головы, но глядя мимо Корнелия, деревянно спросил:
— Не могли бы вы сказать, где можно умыться?
— В конце коридора туалет, рядом умывальная. Там на полке номер четырнадцать твоя зубная щетка, паста, мыло. На крючке полотенце.
— Я не понимаю, почему не привезли мой чемодан с вещами…
— Наверно, решили, что здесь ты получишь все, что надо.
Лицо у мальчишки опять брезгливо дрогнуло. Он быстро ушел. Минут через десять вернулся в спальню и до побудки неподвижно сидел на кровати. Спиной к стеклянной конуре воспитателя.
Не пошевелился он и после подъема, и когда все пошли в столовую.
— Ты что же, не будешь завтракать? — спросил Корнелий.
— Ни завтракать, ни обедать, — глядя в окно, ровно произнес Цезарь. — Ни ужинать. Никогда.
Маленький Чижик нарушил общее молчание ребят. Со смесью интереса, жалости и удивления предсказал:
— Тогда обязательно помрешь, без еды–то.
Цезарь глянул на него с неожиданной искрой симпатии:
— Думаешь, это самое плохое?
Корнелий сел с ним рядом:
— Объясни тогда, будь добр. Ты объявляешь голодовку?
— Я… не знаю. Я не думал об этом. Но здешнюю пищу есть я не буду…
— Подумаешь, — буркнул Ножик.
— Тихо, — шепотом сказал Антон. — Господин Корнелий можно идти в столовую?
Ребята ушли, а Корнелий по внутреннему телефону позвонил Альбину. К счастью, старший инспектор был на месте.
— Альбин, он ничего не ест. Отказывается намертво.
Тот понял сразу:
Можно было ожидать… Но что делать–то? Проголодается сильнее — попросит.
— Боюсь, что нет. Это кремешок, — сказал Корнелий. И вдруг подумал: «Не нам с тобой чета».
— Да, пожалуй… Есть в кого. Папаша–то у него знаешь кем был? Штурман интерлайнера «Магеллан» Максим Лот. На круговой линии через полюс. Помнишь аварию и посадку на лед? Лет семь назад. Это он лайнер сажал. Чудо века… Сейчас ему, конечно, не до полетов…
— Ты мне зубы не заговаривай! — неожиданно для себя взъярился Корнелий. — Как с мальчишкой–то быть?!
— Ладно, придумаем. Не паникуй…
На занятия Цезарь тоже не пошел. Даже не отозвался на слова Антона о школе. И Корнелий опять сказал:
— Оставьте его.
Сам он тоже остался в своей стеклянной клетке. Поглядывал на неподвижно сидевшего Цезаря и с удивлением заметил, что беспокоится о мальчишке, кажется, по–настоящему. В данный момент, пожалуй, больше, чем о себе.
Через час пришел знакомый улан Гаргуш. Принес пакет. В нем — свежая булка и молоко в пластиковой, в виде пузатой коровы, фляжке.
— Вот, для пацана, значит…
Корнелий сел рядом с Цезарем.
— Ешь, это не здешнее, а… с воли.
Тот вскинул глаза, подумал секунду.
— Благодарю вас…
Видно, все–таки голод не тетка.
Из своей воспитательской кабины Корнелий видел, как изголодавшийся мальчишка рвет зубами булку и прямо из фляжки, отвинтив коровью голову, глотает молоко.
Потом позвонил Альбин:
— Как дела?
— Поел.
— Слава Хранителям… А то, не дай бог, что случится, мне башку оторвут. Это же не обычный бичёнок, а под особым контролем… Кстати, имей в виду: ни одна душа не должна знать, что он у нас…
— Это ты мне говоришь! Вот поеду после работы на дачу и всем раззвоню…
Альбин хихикнул:
— Это я на всякий случай… В ближайшую неделю придется воздержаться от врачебного осмотра. Врач–то, он ведь со стороны. Тоже лишний язык…
— Толку от этих осмотров… Гурик в постель как пускал сырость, так и пускает. Можно бы за три дня вылечить мальчишку, а тут…
— А, это ушастый такой! Помню… Эмма говорила… Для лечения надо в больницу отправлять, а с бичатами столько возни, кучу разрешений нужно требовать… Да он и сам не хотел, боялся, что потом в другую школу отошлют. Они тут уже все привыкшие друг к другу, не хотят расставаться…
«Любопытно, что иногда он вполне человек», — подумал Корнелий про Альбина. И вспомнил:
— Кстати! Ребята на прогулку просятся. Они уже полмесяца со двора ни шагу. Как мне быть?
— Ч–черт! Лучше бы обождать. А то этот… юный Цезарь смоется — и не догонишь.
— Да я не о нем! Мне–то что делать? Я же не могу за проходную сунуться?
— Верно, я и не сообразил… Опять дорогу не там перейдешь или кого знакомого встретишь. Вот задачка… Не Эмму же снова звать, я ее прогнал. Этот алкоголик из школы гулять с ними не захочет. «Не мое дело», — скажет… Слушай, я тебе темные очки принесу, чтобы не узнали! И улан обходи стороной. Погуляете где–нибудь в старом парке, там пусто. Но не в эти дни, позже…
От неожиданного приступа тоски у Корнелия перехватило горло. Он бросил в развилку наушник. Сел, обхватил затылок. «Кто я, что я? Я — живу?.. Это — жизнь?»
Миллионы людей, беззаботные, веселые, ходят на службу, ездят на пляж, смотрят фильмы, устраивают вечеринки и свидания, засыпают и встают без страха…
«Без всякого страха?»
«Ну, все–таки… Не в таком же кошмаре!»
«А разве ты в кошмаре? Ты вроде бы уже привык…»
«Ага! Как повешенный, — вспомнил Корнелий одну из шуточек Рибалтера. — Он тоже привыкает: сперва дергается, а потом висит спокойно…»
Вспомнилось (крупным планом!) лицо Рибалтера — с ехидным ртом и круглыми глазами. Повисшие краешки ушей. Без раздражения и злости вспомнилось. Наоборот. Отчаянно захотелось на работу, домой, на улицу. Хоть куда, лишь бы из тюрьмы!
«Господи, за что меня так!»
«А разве совсем не за что?» — словно спросил кто–то со стороны, спокойно и холодно.
«Что я сделал плохого?»
«А что хорошего?.. Ел, ходил в туалет, смотрел на экран, клепал на компьютере композиции из чужих картинок… Исполнял, как службу, супружеские обязанности, пил коктейли… и боялся. Боялся, что в этой жизни может что–то поломаться… Не случись «миллионного шанса», сколько бутербродов еще ты съел бы и сколько бутылок выпил бы, Корнелий Глас из Руты?»
«Все так живут!»
«Все?.. Штурман Максим Лот, посадивший на лед лайнер с тысячей пассажиров, жил так же?..»
Почему он вспомнил про отца этого мальчишки Цезаря? Что за странное завихрение мысли… Кстати, что сейчас с ними стало, со штурманом и его женой, матерью Цезаря? Альбин объяснил что–то невнятно… И каково им теперь, что они чувствуют, ничего не зная о сыне!
«Это ты сейчас почти не думаешь о своей дочери, Корнелий Глас. Она взрослая и чужая. А если бы исчезла, когда ей было десять лет? Пускай вредная девчонка, пускай мамина копия, не признававшая отца! Все равно извелся бы от тоски и горя!»
Корнелий встал. Увидел сквозь стекло, что Цезарь сидит согнувшись и обняв затылок — в той же позе отчаяния, как сидел недавно сам Корнелий.
Горе и тоска этого мальчишки были ничуть не меньше, чем у него, у Корнелия. Даже больше!
Корнелий вышел из каморки. Неожиданно захотелось провести ладонью по голове Цезаря. По этим светлым, подстриженным шаром волосам, по торчащему хохолку. Корнелий не посмел, только сел рядом на заскрипевшую койку.
— Тебя, кажется, зовут Цезарем?
На миг мальчишка поднял мокрое лицо. Отвернулся и сказал устало:
