В заключение рассказа о Брауншвейгской семье отметим, что после смерти Анны Леопольдовны для ее мужа и детей потянулись долгие годы тюремной жизни. Комендант Зыбин в донесении так описывал заключенных и условия их жизни: «Дети Антона Ульриха — дочери: большая Екатерина, сложения больного и почти чахоточного, притом несколько глуха, говорит немо и невнятно и одержима всегда разными болезненными припадками, нрава очень тихаго. Другая его дочь, Елизавета, которая родилась в Дюнамюнде… нрава несколько горячего, подвержена разным и нередким болезненным припадкам, особенно не один уже год впадает в меланхолию и немало времени ею страдает. Сыновья — старший Петр… сложения больного и чахоточного, несколько кривоплеч и кривоног. Меньшой сын Алексей… сложения плотноватого и здорового, и хотя имеет припадки, но еще детские. Живут все они с начала и до сих пор в одних покоях безысходно, нет между ними сеней, но из покоя в покой только одни двери, покои старинные, малые и тесные. Сыновья Антона Ульриха и спят с ним в одном покое. Когда мы приходим к ним для надзирания, то называем их — по обычаю прежних командиров — принцами и принцессами»22.
Приход к власти Петра III, а потом Екатерины II долго не менял положения узников. После 32-летнего заключения Антон Ульрих одряхлел, ослеп и в мае 1774 г. умер. Только в конце 1779 г. Екатерина II решила отпустить с миром брауншвейгских принцев и принцесс. В 1780 г. на фрегате «Полярная звезда» их вывезли в Данию, где поселили с согласия датского двора на полном содержании русского правительства. Через два года умерла принцесса Елизавета, в 1787 г. — принц Алексей, а в 1789 г. — принц Петр. Дольше всех прожила принцесса Екатерина. В августе 1803 г. она послала Александру I письмо, в котором просила, чтобы ее взяли в Россию и постригли в монастырь. Жалуясь на своих придворных-датчан, которые ее обворовывали и притесняли, она писала по-русски: «…мои дански придворни все употребляй денга для своей пользы и что они были прежде совсем бедны и ничто не имели, а теперича они отого зделалися богаты, потому они всегда лукавы были… Я всякой день плачу и не знаю, за что меня сюда бог послал и почему я так долго живу на свете, и я всякой день поминаю Холмогор, потому что мне там был рай, а тут — ад». Не известно, получил ли адресат прошение брауншвейгской принцессы, но сама просительница умерла в Дании в 1807 г.
Судьба Ивана Антоновича читателю известна много лучше. Летом 1764 г., уже при Екатерине II, подпоручик Смоленского пехотного полка В. Я. Мирович с отрядом солдат пытался освободить узника Шлиссельбурга. Во время штурма казармы-каземата охранявшие Ивана Антоновича офицеры Власьев и Чекин, действуя согласно букве данной им инструкции, убили бывшего русского самодержца. В донесении Чекина графу Панину этот эпизод описывается скупо, как в военной сводке: «Наши отбили неприятеля, они вторично наступать начали и взяли пушку, и мы, видя превосходную силу, арестанта еще с капитаном умертвили»23.
При Елизавете же Иван Антонович был жив и здоров и, конечно, являлся предметом серьезного беспокойства императрицы. С первых дней своего правления Елизавета стремилась вытравить из памяти людей имя императора-младенца и его матери. Многочисленные и строгие указы повелевали все постановления предыдущего правительства, в которых упоминались Иван Антонович и Анна Леопольдовна, выслать в Сенат и там уничтожить. Такая же судьба ожидала все изображения императора и правительницы, а также монеты и книги. Из-за границы запрещалось ввозить книги, в которых упоминались «в бывшия два правления известные персоны» — так назывались в елизаветинских указах Иван Антонович и Анна Леопольдовна. Наконец, следует упомянуть, что Елизавета решилась на шаг, не имеющий аналогий в русской истории, — было полностью изъято из канцелярского обращения все делопроизводство ряда важнейших государственных учреждений за время царствования Ивана Антоновича. В 80-х годах XIX в. А. С. Пестов опубликовал два огромных тома этих документов под заголовком «Внутренний быт Русского государства с 17 октября 1740 по 25 ноября 1741 г.»24. Публикация представляет собой своеобразную «документальную фотографию» эпохи.
Как это часто бывало в истории России, став запретным, имя царя-младенца, заключенного в темницу, приобрело популярность не только среди лиц, недовольных лично Елизаветой, но и в кругах, недовольных режимом вообще. Императора Иоанна (а при Елизавете он титуловался лишь «принцем») помнили и передавали из уст в уста слухи о его безвинных страданиях, о том, что может настать и его час. Материалы Тайной канцелярии по делу А. Зимнинского свидетельствуют, что, «сожалея онаго принца Иоанна, говорил же он, что ежели-де оный принц Иоанн придет в возраст и прекратится жизнь ее императорского величества и его императорского высочества (наследника Петра Федоровича. — Е. А.), то, кроме-де онаго принца Иоанна, на российском престоле быть некому».
В целом же 20-летнее царствование Елизаветы прошло относительно спокойно, и реальных угроз ее власти так и не возникло. Материалы Тайной канцелярии 40-х — начала 60-х годов XVIII в. подтверждают это. Основным занятием следователей было рассмотрение слухов, порочивших императрицу. Много разговоров было о «незаконности» прав Елизаветы на власть («не подлежит-де великой государыне на царстве сидеть — она-де не природная и не законная государыня…»); говорили, что «недостойна в нашем великороссийском государстве женску полу на царстве сидеть» или что «у государыни-де ума нет». Предметом пересудов стали поведение веселой императрицы («как приехала в Москву, так ни однажды в церкви не бывала, только-де всегда упражняется в комедиях…»), а также ее любовные дела25. Хотя поколебать положение Елизаветы слухи не могли, их распространители тем не менее наказывались.
Нейтрализация возможных претендентов на престол не была единственным средством упрочения власти Елизаветы. Взяв реальную власть в стране в свои руки, Елизавета стремилась как можно быстрее закрепить ее юридически. Уже 1 января 1742 г. был опубликован манифест о намерении императрицы «в столичном нашем граде Москве при всенародной церковной молитве и благословении императорскую корону с прочими клейнодами и священное помазание восприять»26.
Коронационные торжества открылись вступлением Елизаветы 27 февраля 1742 г. в Москву. Документы и гравюры позволяют представить, какой пышной была эта церемония. Улицы зимней Москвы, по которым шествовал кортеж, были украшены триумфальными арками, «из окон по стенам… свешены были изрядные персицкие и турецкие ковры и другие богатые материи». Вдоль всего пути следования кортежа были построены полки с развевающимися знаменами. Огромные толпы народа, оглушенные звоном колоколов всех «сорока сороков» московских церквей, пушечными салютами, беглым ружейным огнем полков, криками «виват!», ржаньем лошадей, завороженно смотрели, как десятки украшенных золотом, парчой, бархатом экипажей медленно двигались по направлению к Кремлю. Сотни всадников окружали экипажи императрицы, ее племянника и знати.
Кремль встретил Елизавету звоном Ивана Великого. Золотое сияние куполов кремлевских соборов перекликалось с сиянием крестов, окладов икон, парадных одеяний вышедшего навстречу императрице духовенства. Под залпы 85-пушечного салюта, пение и крики Елизавета вышла из экипажа и по алым коврам, устлавшим ее дорогу, проследовала в Успенский собор, где ее ждало высшее дворянство «в пребогатом уборе». Целых два дня «по всей Москве у церквей днем был колокольный звон, а в ночи домы по всему городу были преизрядно иллюминированы». Почти два месяца продолжались балы, карнавалы, церемонии и молебны.
25 апреля 1742 г. наступила кульминация празднеств. Рано утром торжественная процессия во главе с Елизаветой медленно двинулась к Успенскому собору. Все колокола Москвы непрерывно звонили, «а во время шествия е. и. в. стоящие в параде полки ружье держали на карауле и знамена уклоняли к земли с игранною музыкою и с барабанным боем». Елизавета, одетая в великолепное платье (его можно увидеть и ныне в Оружейной палате Кремля), вступила в собор и села на престол под балдахином, сияющим парчой и позументом. Перед троном на специальном столе были положены все регалии высшей власти: корона (с коронацией так спешили, что не успели изготовить специальную корону, и Елизавета венчалась на царство короной так не любимой ею Анны Ивановны), скипетр, держава, мантия — порфира «златотканной материи с нашитыми частыми двоеглавыми орлами на меху горностаевом» — и, наконец, государственная печать, меч и панир (знамя).
После размещения всех приглашенных согласно выданным им билетам началась церемония коронации. Новгородский архиепископ Амвросий поднялся к трону и в наступившей тишине сказал: «…по обычаю древних христианских монархов и боговенчанных ваших предков, да соблаговолит величество ваше в слух верных подданных ваших исповедать православно кафолическую веру, како веруеши». Взяв в руки книгу, Елизавета громко прочитала символ веры. Затем с помощью архиереев императрица надела горностаевую мантию и «преклонила главу». Амвросий, «возложа руку» на голову императрицы, прочитал соответствующую молитву. И здесь церемония коронования, до сих пор в точности повторявшая церемонию коронования Анны Ивановны, была нарушена. В «Описании коронации» Анны (апрель 1730 г.) читаем: ведший церемонию Феофан Прокопович «наложил на главу е. в. императорскую корону», «в десную (правую. — Е. А.) руку скипетр, а в левую — державу или яблоко подал». Соответствующее место в «Обстоятельном описании… коронования» Елизаветы гласит: «По окончании оной молитвы е. и. в. соизволила указать… подать императорскую корону… Ту корону е. и. в., приняв от архиерея с подушки, изволила возложить на свою главу, причем архиерей говорил молитву»27.
