Уфф, похоже, отстрелялся общими фразами, которые, как хочешь — так и трактуй. Ну и ладно. Надо ж было что-то сказать эдакое под финиш. Теперь пожелать им счастливого пути — и пусть катятся отсюда, да поскорее. Только сначала отдадут то, что с меня сняли, — и скатертью дорога. Вот отдышусь сначала, пару вдохов, и…
— Народ вормов благодарить тебя за великий честь! — провозгласил довольный вождь, поднимаясь с колен. — Позволь нам принести тебе первый жертва, великий Камай-нанги!
Толпа расступилась.
На земле лежал человек, добросовестно связанный толстыми веревками и оттого напоминающий кокон руконога с человеческой головой наверху. Рот головы был заткнут объемистым кляпом, снабженным ремешками, завязанными на затылке пленника. Правильный кляп, а ремешки — это чтоб языком его было не вытолкнуть. Всегда удивляла в кино такая фишка: воткнули терпиле в пасть тряпку, он с нею покорно и сидит где-нибудь в камере. Или пакет полиэтиленовый на голову надели, и жертва добросовестно в том пакете задыхается. Типа, ну никак нельзя на вдохе втянуть в рот пленку и прокусить.
В общем, упаковали вормы мужика на совесть. И один из них уже подходил к связанному с большим ножом, явно намереваясь отрезать голову кокону во славу меня.
По идее, конечно, стоило поддержать спектакль. Ну подумаешь, велика беда — отпилят тыкву какому-то незнакомому дядьке, который, возможно, при случае меня же из-за кустов и завалил бы ради той же СВД. Мне-то что за горе?
Но, блин, есть внутри меня такая порой крайне неудобная хрень, как чувство моей личной справедливости. То есть ни на какие чужие моральные нормы то чувство не ориентируется. По фигу ему, грубо говоря, кто и что думает по тому или иному поводу. Моё это, и только моё. И если ощущаю я всеми фибрами души неправильность происходящего, то вмешиваюсь — и, кстати, часто себе в ущерб. Короче, есть у меня такой недостаток, и ничего с этим не поделать.
— Остановись, человек, — громко произнес я.
Ворму обращение «человек» явно пришлось по вкусу. Тормознул он, но при этом воззрился на меня с немым вопросом в глазах — мол, чего не так-то? Аналогичный вопрос прочел я в глазах остального племени и вождя — в том числе. Причем грозящий перерасти в недоумение: как это так, посланник Неба — и мешает жертвоприношению? Да и посланник ли это Неба на самом деле?
Говорить надо было громко и внятно, но сил на убедительные вопли уже не было. Требовалась хоть короткая передышка. Горло горело огнем, перед глазами плавали разноцветные пятна, и все силы уходили на то, чтобы стоять прямо и не шататься.
Неожиданно выручил меня Зорик.
Перестав утрамбовывать лбом землю возле моих ног, он повернулся к сородичам и заорал:
— Я ж говорить вам, тудым-сюдым, что Камай-нанги запрещать мазать идолов чужой кровь! Убивать можно, если жрать хочешь! Если не хочешь жрать, просто проси у Камай-нанги чего надо, он даст! Только сильно проси! Слабо попросишь, значит, ничего не хочешь и Черный Стрелок не уважаешь!
Ну что ж, в целом Зорик запомнил то, что я говорил ему, и даже не особо сильно переврал.
— А еще воровать плохо, — негромко добавил я. Но Зорик услышал — и тут же развил тему.
— И крысособачить нельзя! — рыкнул он. — В смысле у своих. А у Камай-нанги — особенно! Я про то тоже говорил, но вы меня не слушать! Вы шаман слушать, который вон с горелый пасть валяться.
Вождь слегка скривился. Отдавать СВД ему не хотелось, но и терять только что приобретенный статус избранного высшими силами было не с руки. Короче, колебался он недолго. Подошел, снял с плеча винтовку и почтительно положил ее к моим ногам. Потом повернулся, рыкнул что-то по-своему.
Не прошло и минуты, как передо мной лежало все мое добро, изъятое при пленении. Помимо этого «человек» с ножом по собственной инициативе уже резал веревки, стягивающие тело потенциальной жертвы мне. По факту удаления кокона обнаружилось, что пленный мужик абсолютно голый и экстремально синий — от утреннего холода и от обилия наколок, густо покрывавших тело. Я успел рассмотреть только герб во все плечо с обилием ножей, автоматов, колючей проволоки и неясной надписью вокруг герба, расплывшейся от времени. Остальное отсюда не разглядеть, да и не до этого мне. Того и гляди сам рухну на кучу своего барахла.
Однако Зорик уловил мой взгляд — и истолковал его по-своему.
— Камай-нанги не принять кровавый жертва и подарить жизнь презренный хомо. Значит, этот хомо отмечен Небом. Надо вернуть хомо его шмотьё и оружий, чтобы он мог служить Камай-нанги до самой смерти!
Ну по мне, так Зорик хоть и обосновал все верно, но слегка перегнул палку. Одно дело — вернуть отнятое посланнику Неба, и совсем другое — хомо, да еще и презренному. Вормы заворчали недовольно, но я это дело пресек. Слово сказано, и давать обратку — значит терять лицо. Тем более что я успел слегка отдышаться.
— Слушайте, что сказал ваш новый шаман, — громко и отчетливо произнес я. — Слушайте его, ибо он — вестник мыслей Камай-нанги.
Ворчание усилилось, но, тем не менее, к ногам голого мужика полетели какие-то тряпки, пояс с кобурой, автомат и рюкзак.
— А теперь идите домой, люди народа вормов, — сказал я. — И да пребудет с вами благословение Неба.
После чего я изобразил рукой в воздухе какой-то знак — какой, неважно, главное, что осенил знамением. Дальше сами разберутся и придумают недостающие детали…
Вормы уходили. Последним шел Зорик, постоянно оглядываясь. Иди, перевозчик, иди, родной. Иди скорее, потому что, как только ты скроешься за густым кустарником, я тут же со спокойной душой отключусь на хрен и, вполне вероятно, отправлюсь прямиком на то самое Небо, откуда, как вы думаете, я и пришел. Или в ад, что намного вероятнее, ибо количество загубленных мною жизней слишком велико даже для самого рьяного праведника, несущего добро тем, кто его об этом не просил…
Синий мужик, брезгливо морщась, натягивал на себя грязный камуфляж. Понять его можно — надевать то, что успели поносить вормы, наверно, еще то удовольствие. Которое, кстати, мне только предстоит. Наверно, предстоит…
— Эй, эй, парень, ты чего?
Ага, это синий подбежал и зачем-то тянет меня за веко. Слышь, жертва моя недорезанная. Если человек тебе жизнь спас, это еще не повод дергать его за глаза.
Мне показалось, что я это сказал. Однако на мужика мои слова — или мысли? — впечатления не произвели. Он еще несколько секунд всматривался в мой глаз, правда, потом веко все-таки отпустил и полез в свой рюкзак.
Интересно, какого хрена он там ищет? Хотя, признаться, не интересно мне было, ну ни капли. Просто, если я думаю — значит, я существую и пока не вырубился. Но при этом проще думать о том, что видишь. Ага, отыскал синий чего-то. Поднялся с коленей, идет ко мне. А в руках… О нет, только не это!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
