вдруг припомнил он слова
«К тебе вернусь я на Белтайн,
Жди с сыном, милый Донал».
И Донал ждал – забыть не смог…
То всем другим горький урок –
Душой (не золотом!) плати
За поцелуи фейри!
Забыл друзей, забыл девчат,
Как зверь вдруг нелюдимым стал,
И даже в море не ходил,
Попав в иные сети.
Ах, глупый, бедный Донал…
Да и куда должны сворачивать эти проклятые мысли, если от каждого мимолётного взгляда Белова её бросает в дрожь! Зрачки как чёрные дыры – загляни в них, и провалишься в бескрайний космос желания. Да вокруг него уже воздух потрескивает от напряжения, как в грозу.
Расцвёл листвой зелёный май,
День долгожданный тот настал,
С рассвета ждал глупый рыбак,
Но фейри не явилась.
А ровно в полночь – стук в окно…
Донал скорее на крыльцо.
Ах, кто там в колыбели?
Дитя, как солнышко светло,
Медовый волос у него,
И рыжие веснушки.
Забрал подарок тот рыбак,
Подумал, как его назвать…
И мальчугана в честь отца
Решил наречь он Шоном.
Года летели как листва
С дубов в ненастье иногда.
Мальчишка рос, рыбак старел,
Ах, глупый, бедный Донал…
Ева изумлённо уставилась на певца, отвлеклась на время от собственных сладострастных желаний.
Это ещё что такое? Песенка неожиданно приобрела для неё новый смысл.
Вдвоем всегда – изгоя два:
Народ боялся рыбака,
Шептался за спиною.
Мальчишка – мастер был чудес:
Один ходил в далекий лес,
И зверя не пугался.
Творил сын фейри волшебство,
И ненавидели его
В деревне и боялись.
И вдруг однажды в поздний час
Нежданный гость в дом постучал.
Открыл дверь Донал,
Обомлел – та фейри на пороге.
Ах, глупый, бедный Донал…
Ева теперь, не отрываясь, смотрела на экран переводчика, лишь иногда поднимала на рыжего ирландца ошеломлённый взгляд.
В слезах покаялась она:
«За то, что сына родила
Я от простого рыбака,
Постигло наказание.
И чтоб малютку уберечь
Велела отнести к тебе
Я сына, о, мой Донал!
В разлуке долгие года
Лишь только одного ждала:
Мечтала вновь обнять тебя
И к сыну прикоснуться».
И сын с отцом, её простив,
И в своём домишке приютив,
Счастливые уснули.
Ах, глупый, бедный Донал…
Как будто свет вернулся в мир,
Рыбак тот больше не грустил,
Счастливый улыбался.
И Шон как солнышко сиял,
И мать с любовью привечал –
Ах, наконец, дождался!
Но вот однажды в час дневной,
На лодке в море вновь ушел,
Тот глупый, бедный Донал…
– Лёш, а как зовут отца Шона? – чуть слышно шепнула Вита.
Алекс вместо ответа лишь скорчил гримасу и закатил глаза.
А фейри сына позвала,
Такие молвила слова:
– Ах, Шон, прошу, уйдем со мной,
Ведь здесь тебе не место!
Отец твой смертный обречен,
Не догорит закат ещё,
Как он утонет в море.
Я знала это наперед,
И потому я здесь, с тобой.
Ты должен жизнью жить иной,
Среди смертных –
Нет нам места.
– Ты знала это наперёд,
Ты знала, что отец умрёт?
Ах, глупый, бедный Донал…
Слёзы, которые так и просились на глаза с первых аккордов песни, всё-таки не удержались и покатились по щекам.
Но почему молчала ты?
Ведь ты могла предупредить,
И он бы жив остался.
Шон в гневе матери кричал,
Но фейри, только покачав
Устало головою, ему ответила:
– Сынок, отец твой сам себя обрёк:
Кто с волшебством связался,
Тот век недолгий проживёт,
Или безумие убьёт,
Или сразит несчастье.
Ах, глупый, бедный Донал…
Забудь о нём!
Есть путь иной!
Уйдем, любимый мой, со мной!
Тебе открою новый мир,
Он недоступен смертным.
Но полукровка мать отверг,
Его обуял страшный гнев,
Он проклял эту фейри.
Шон к морю кинулся тотчас,
Но солнца свет уже угас,
И было слишком поздно.
Не возвратился уж назад
Ушедший навсегда рыбак
Ах, глупый, бедный Донал…
Ева всхлипнула жалостливо, и это от Лёхи не укрылось. Брови парня удивлённо взлетели, а в руках уже через мгновение появилась пачка салфеток.
Ева благодарно кивнула. Но Белов этим не ограничился, принялся аккуратно стирать с её щек потекшую тушь. Ева замерла, не дыша, от его прикосновений.
А Шон ударил залихватски по струнам, выдав финальный куплет.
А сын его, в суму сложив
Всё, что успел отец нажить,
Ушел прочь на рассвете.
С тех пор он бродит средь людей,
Поёт он песни о себе,
Чтоб каждый знал и всем сказал:
Не верьте лживым фейри!
Чтоб каждый знал и всем сказал:
Не верьте лживым фейри!
Как глупый, бедный Донал…[1]
Песня смолкла, и по пабу прокатился нестройный одобрительный рёв. Посетителей в этот час было немного, но каждый старался выразить восторг во весь голос.
Шон кивнул благодарно, отложил гитару и вернулся за стойку.
– Ну… ещё по одной! – усмехнулся он, открывая бутылку.
– За тебя и твою песню! – охотно подхватила тост Ева. Зажмурилась от крепкого обжигающего напитка, и тотчас выпалила: – Это ведь твоя песня?
– У каждого ирландца есть свои любимые песни… – туманно начал Шон. – Мы вообще любители спеть хорошую…
– Я не об этом, – Ева твёрдо решила получить ответ. – Она твоя?
Он посмотрел в глаза. Усмехнулся коротко и зло.
– Моя.
Ева смущённо опустила ресницы, ошеломлённо покачала головой.
– Никогда не верь фейри, Вита! – уже гораздо веселее добавил Шон. – Все фейри – редкостные дряни! Лживые дряни. Кроме нас с тобой, разумеется!
Ирландец подмигнул игриво, виртуозно разливая ещё по одной.
– Так давай за нас, красотка! Алекс, где твоя?
***
После ещё пары тостов Шона окликнул один из посетителей, и хозяин отошёл ненадолго.
Вита рассеянно скользила по залу уже не совсем трезвым взглядом, заблудившись в собственных мыслях. История фейри-полукровки, изложенная в виде красивой баллады, проникла в душу неожиданно глубоко.
Что на самом деле заставило его мать связаться с человеком, бросить своего ребёнка, а потом явиться за ним, словно ничего и не случилось, да ещё и так жестоко «пустить в расход» своего любовника? Действительно ли волшебный мир жестоко карает нарушителей установленных правил, или это лишь хитрое оправдание для доверчивых смертных?
Эрих тоже ей как-то говорил об этом. Да. И предлагал найти её отца.
Теперь, узнав Его Светлость ближе, Ева не сомневалась, что это были не пустые слова – он действительно может помочь, если она захочет.
Только вот зачем?
