— Но, господин Шарпийон, я подумал, что, раз вы помощник мэра…
— Тем более, как должностное лицо, я обязан служить примером для других.
— О, из-за одного несчастного раза, когда бедные птички подобрали остатки винограда…
— Они виноваты вдвойне. Они здесь ни в чем не терпят нужды; следовательно, если они пошли в виноградник, значит, у них есть шишка воровства, и не надо давать их дурным склонностям развиться. Протокол, Кокле! Протокол по всем правилам!
— И все же, господи Шарпийон…
— Кокле, как помощник мэра, я вам приказываю.
— Но, сударь, кому же мне отнести свой протокол?
— Мэру, черт возьми!
— Но вы же знаете, что господин Генье в Париже.
— Ну, так принесите его мне.
— Вам?
— Конечно.
— И вы примете протокол, составленный против ваших собственных кур?
— Почему бы и нет?
— А, в таком случае, это другое дело… Но знаете ли, господин Шарпийон?
— Что, Кокле?
— Я не очень силен в написании бумаг.
— Не так уж трудно составить протокол.
— Протокол протоколу рознь, господин Шарпийон.
— Ну, давайте! «Я, нижеподписавшийся, давший присягу полицейский, заявляю, что узнал и задержал кур господина Шарпийона, нотариуса и помощника мэра коммуны Сен-Бри, клевавших виноград господина такого-то или госпожи такой-то». Вот и все.
— Это был виноградник господина Рауля.
— Ну, значит: «Виноград господина Рауля» — и подпишитесь: «Кокле».
— Подпись — еще куда ни шло, господин Шарпийон, потому что это я освоил, но писать…
— Да, понимаю: зигзаги.
— О, если бы только это!.. Я один раз видел напечатанную музыку — одни сплошные зигзаги.
— Кто же пишет ваши протоколы?
— Школьный учитель.
— Так сходите за учителем.
— Его нет дома: сегодня праздник.
— Ну, так сходите к нему завтра.
— Завтра его тоже не будет, завтра второй день праздника.
— Кокле, — нахмурившись, сказал Шарпийон, — вы ищете предлог, чтобы не составлять протокол против меня!
— Право же, господин Шарпийон, сегодня вас устраивает, чтобы я составил против вас протокол, — все прекрасно! А вдруг потом вам это разонравится? Мне не хотелось бы ссориться с помощником мэра.
— Хорошо, Кокле, я возьму на себя ответственность, — сказал Шарпийон.
Он достал из ящика своего письменного стола лист бумаги по семь су, составил протокол по всей форме, и папаше Кокле осталось лишь подписать его.
Видя, что его в некотором роде «прикрыл» почерк помощника мэра, папаша Кокле без дальнейших колебаний подписал.
Через две недели вследствие этого Шарпийон предстал перед судом в Осере.
Шарпийон защищал себя сам, вернее, он сам себя обвинял.
Он признал правонарушение свершившимся, заявил, что действовал заодно со своими курами, и отверг смягчающие обстоятельства, которые подчеркивал государственный прокурор.
И Шарпийон был приговорен к максимальному наказанию, то есть к уплате штрафа в пятнадцать франков и судебных издержек.
Но коммуне Сен-Бри и соседним коммунам был показан великий пример.
А разве великий пример не стоит пятнадцати франков?
И все же у кур Шарпийона было оправдание, его стоило учесть.
От сгущающей кровь пищи, которую куры получали из хозяйских рук, они понемногу жирели и хуже неслись.
То, что в протоколе было названо обжорством, было для несчастных созданий подсказанной им природой гигиенической мерой, вроде того, как собаки едят какую-то слабительную траву.
Один из наших друзей, врач — и превосходный врач, — доктор Друэн, соизволил дать новому Аристиду это разъяснение в пользу племени брам и кохинхинок.
В самом деле, кладка яиц явно замедлялась.
Шарпийон, набрав ягод в винограднике, восстановил поколебавшееся было равновесие.
Регулярная кладка не только возобновилась во время сбора винограда, но еще и продолжалась, благодаря листьям латука и цикория, заменившим отсутствующий виноград в те месяцы, когда кладка обычно замирает или совсем прекращается.
Приглашая меня на охоту, Шарпийон, знавший мое пристрастие к свежим яйцам, не побоялся написать:
«Приезжайте, дорогой друг! И Вы отведаете яиц, каких не ели никогда».
Поэтому я отправился в Сен-Бри не только в надежде повидать друга, которого люблю как брата, не только в надежде убить множество зайцев и множество куропаток на землях Генье и г-на Рауля, но еще и надеясь поесть яиц, каких не ел никогда прежде.
Должен сказать, что в день моего приезда угощение превзошло ожидания самого Шарпийона: на завтрак мне подали яйца цвета чесучи — их выдающиеся достоинства я оценил со всей утонченностью подлинного гурмана.
Но дни идут за днями, и один не похож на другой!
XXXIX
В ЭТОЙ ГЛАВЕ ВЫ НАЙДЕТЕ УЧЕНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ ПО СЛЕДУЮЩЕМУ ВОПРОСУ: ЖАБЫ НАУЧИЛИ ВРАЧЕЙ ПОМОГАТЬ ПРИ РОДАХ ИЛИ ВРАЧИ НАУЧИЛИ ЖАБ ПРИНИМАТЬ РОДЫ?
В самом деле, на следующий день вместо восьми яиц найти всего три, и те в самых высоких корзинках.
Вечером того же дня и в верхних корзинках не нашли ничего.
Ничего подобного не случалось даже в те времена, когда брамы и кохинхинки испытывали самую острую нужду в винограде или листьях салата.
Не знали, на кого и подумать; но отдадим должное Шарпийону: он подозревал всех подряд, прежде чем заподозрить своих кур.
Тень сомнения даже начала омрачать доверие, испытываемое им к мальчику-рассыльному; и тут я увидел, что вокруг нас бродит Мишель.
Я знал его повадки.
— Вы хотите поговорить со мной? — спросил я Мишеля.
— Да, дело в том, что я хотел бы сказать вам несколько слов.
— Наедине?
— Так было бы лучше для чести Причарда.
— A-а!.. Не взялся ли этот разбойник опять за свое?
— Вам, сударь, известно, что говорил вам однажды при мне ваш адвокат.
— Что он говорил мне, Мишель? Мой адвокат — очень умный и здравомыслящий человек; он говорит мне столько остроумного и толкового во время наших бесед, что, как я ни стараюсь запомнить все, в конце концов кое-что всегда забываю.
— Так вот, он говорил вам: «Ищи, кому выгодно преступление, и ты найдешь преступника».
— Я прекрасно помню эту аксиому, Мишель. Но что же дальше?
— Так вот, сударь, кому выгодна кража яиц, если не этому нигедяю Причарду?
Мишель, награждая Причарда эпитетом «негодяй», произносил это слово с бельгийским выговором, как Ватрен.
— Причарду! Вы думаете, это Причард ворует яйца? Помилуйте! Причард приносит яйцо, не разбив его!
— Вы хотите сказать «приносил».
