— Думайте, как хотите… — сказал Симонис, помолчав.
— Однако, примите мой совет, — прибавил Масловский, — я лучше вас знаю Дрезден и поэтому думаю, что не вполне безопасно так близко от короля назначать свидание. Фридрих подозрителен, и расстрелять человека для него ровно ничего не значит.
Ночная встреча с Масловским, который снова проводил его до самого дома, окончательно разбила несчастного Симониса; попрощавшись с навязчивым поляком, он молча отправился в свою комнату на третьем этаже. Письма Вегенгейма жгли его руки, и от беспокойства он не мог заснуть. Дождавшись рассвета, он побежал во дворец. Весь двор был еще у заутрени, а потому он спрятался в квартире Шперкена, в которой и ожидал баронессу; с ней ему; непременно нужно было повидаться. Паж доложил ей о Симонисе, и через полчаса красавица фрейлина явилась к нему прямо из церкви, даже не переодевшись. Заметив его изменившееся лицо, не обещавшее ничего хорошего, она подошла к нему.
— Что с вами? — спросила она.
— Рассудите сами, — ответил он. — Вчера, прямо отсюда, я отправился к баронессе, которая сказала мне, что я немедленно должен отправиться к майору Вегенгейму. Поздно ночью я вынужден был идти во дворец Мошинских, там мне приказали отправиться с письмами в лагерь под Пирну и выведать все, что там делается.
Пепита слушала с живым участием.
— Ах, баронесса, — воскликнул Симонис, — в настоящую минуту нет человека несчастнее меня! Если б не вы, я бежал бы отсюда. Поймите мое положение. Что мне делать? Вам я не могу изменить, а изменить тем — значит умереть; но дело не в смерти; я боюсь унижения и подлости, и с тех пор, как я сблизился с вами, я не могу так поступать: это сверх моих сил. Я сам для себя противен!
Пепита молча протянула ему руку и покраснела.
— Я хочу вам служить; никому и ничего не должен и ничем не связан относительно короля. Но служить при таких обстоятельствах, нет, я не в силах.
Симонис закрыл лицо руками.
— Что мне делать и как поступить? — прибавил он.
Пепита призадумалась.
— Я понимаю, — тихо сказала она, — что всякое самопожертвование имеет свои границы и что честью нельзя жертвовать…
— Но научите меня, как мне спастись? Баронесса прошлась по комнате.
— Ответить на ваш вопрос — вещь очень трудная: я еще слишком неопытна, чтобы вам советовать в подобном случае. Вы нам нужны. А потому, вместо того, чтобы идти в Пирну, я советую вам спрятаться здесь; вы пригодитесь нам. А если вы отправитесь в лагерь и останетесь там, то это сочтут за арест; значит, тоже недурно. Ведь король и пруссаки долго не останутся здесь.
Из слов Пепиты можно было понять, что она сама не знает, что посоветовать и как поступить. На ее лице рисовалось только раздражение, потому что то орудие, на которое она так рассчитывала, выскальзывало у нее из рук.
Подумав немного, она пошла к дверям и, взявшись уже за ручку, почти не смотря на Симониса, быстро сказала:
— Соберетесь, попрощайтесь с баронессой и приходите сюда; тогда мы решим, что предпринять.
Симонис не успел ее удержать и она убежала; оставалось только исполнить приказание и для вида приготовиться к отъезду. Он догадался, что Пепита хотела посоветоваться с королевой и с графиней Брюль, составлявшей главную пружину, вокруг которой вращались все остальные, направленные против пруссаков, бессильные интриги.
Не успел еще Макс вернуться в замок, а Масловский, под предлогом прогулки, ходил уже взад и вперед по коридору в ожидании Пепиты. Боясь, чтобы эта прогулка не продолжалась слишком долго, Масловский сунул в руку лакея дукат, как это говорилось на придворном языке, и попросил его вызвать фрейлину. В прежнее время это было бы невозможным, но, со времени вступления пруссаков, при дворе происходили неслыханные вещи.
Баронесса сейчас же вышла.
— Простите, что я осмелился вас беспокоить, — сказал Масловский, — но мне хотелось дать отчет. Кажется, наступило то время, когда я могу сделать моего друга Симониса безвредным. Вчера вечером, выйдя отсюда, он был у короля Фридриха… Он изменник…
— Нет, — ответила Пепита; — мне это известно и он должен был сходить к нему… Как бы то ни было, я вам очень благодарна за ваши старания. Вы очень благородны. И она протянула ему руку, которую Ксаверий схватил и, по польскому обычаю, страстно поцеловал. Не привыкшая к таким горячим излияниям, баронесса покраснела и вырвала руку, точно ошпаренную.
— Я задушил бы Симониса, — воскликнул он, — если б он осмелился изменить вам! — Но знаете ли, хотя я вас обожаю, однако же, если б вы мне приказали сесть на двух стульях, как ему, то даже для вас я не согласился бы на это.
— Надеюсь, что он этого не сделает, — шепотом сказала баронесса, защищая своего поклонника и слугу.
— В таком случае, простите, что я вас напрасно беспокоил; но я хотел услужить. Не прикажете ли вы мне чего-нибудь? Убить, повесить, задушить? Для вас я на все готов!
Тон и веселость, с которой Масловский говорил, так противоречили с господствующим во дворце настроением, что Пепита не без зависти посмотрела на молодого человека, равнодушно относившегося ко всем этим делам.
— Благодарю вас, — сказала она, — я восхищаюсь вашим равнодушием среди того горя, которое нас окружает. Вас это нисколько не беспокоит?
— Я здесь совершенно посторонний зритель, и очень рад, что обладаю тем несчастным, присущим полякам, характером, который, даже при самых тяжелых обстоятельствах, располагает к веселости. Так уж мы созданы!
— Значит, вам не на что пожаловаться, — вздохнула Пепита.
— Наша веселость не отнимет у нас присутствия духа, — говорил Масловский, — а стоны и упреки ни к чему не приведут… Дадите ли вы мне какое-нибудь поручение?
Пепита не решалась.
— Если представится надобность снести что-нибудь важное в лагерь, то решитесь вы на это?
— На языке снесу все, что прикажете, но не на бумаге. Я очень рассеянный и часто теряю даже собственные деньги.
— Подождите минутку.
Баронесса исчезла. Масловский уже начал петь, точно он ничего не говорил. Он всегда то свистел, то пел; словом, не мог оставаться в бездействии. В это время в коридор выбежал Шперкен и начал искать его глазами. Он оглянулся, не следит ли кто за ними, а затем позвал его в комнату.
— Не можете ли вы пробраться в лагерь к Брюлю?
— Отчего же, если меня не поймают пруссаки.
— Как раз и не нужно, чтоб они поймали…
— Я не имею ни малейшей охоты быть пойманным, тем более что, как говорят, они на всех, кого только поймают, надевают прусский мундир, а пруссакам служить я вовсе не намерен.
— Дело в том, чтобы аккуратно передать важные сведения.
— Устно? — подчеркивая, прибавил Масловский.
— Да.
— Попробую.
— Даете слово не выдать нас? — спросил Шперкен.
Масловский расхохотался.
— Пруссакам? Да за кого же вы меня принимаете?
— Значит, честное слово?
— Самое честнейшее!
Шперкен подвел его к окну.
— Если Фридрих еще не выехал из Дрездена, — сказал он, — то выедет сегодня или завтра. Мы узнали его план… Он хочет отрезать наше войско от чешской границы, чтобы отнять возможность соединиться с австрийскими войсками. Отрезанные, без запаса и провианта, и имея только горсть солдат, число которых ежедневно уменьшается от болезней, дезертирства и даже от недостатка пищи, мы погибнем. Нужно, чтобы Рутовский при первой возможности соединился с генералом Видом, пока Фридрих не успел еще загородить дорогу. Вы понимаете, что от этого зависит наша жизнь.
— Понимаю, — ответил Масловский; — если есть средства выбраться из Дрездена, то попробую, нет ли средства пробраться и в Пирну. Сделаю все, что от меня будет зависеть.
Он уже прощался, когда вошла Пепита.
— Вы идете?
— Не знаю, пойду ли я, поеду или поплыву; одно только могу вам сказать, — воскликнул Масловский, — что это меня очень забавляет и что я очень рад встречаться с приключениями!
Он поклонился; Пепита снова подала ему руку и покраснела от поцелуя.
Масловский, напевая, побежал по лестнице; в то же время Симонис медленно поднимался навстречу.
— Мы сталкиваемся с вами точно шары на бильярдном столе, — сказал Масловский. — Но теперь прощайте, кавалер де Симонис, так как, по всей вероятности, в продолжение нескольких дней я не буду иметь удовольствия…
— Куда же вы?
— На прогулку! — кланяясь, отвечал Масловский.
Придя на свою квартиру, Масловский сильно призадумался над исполнением принятого поручения; квартирная хозяйка дорожила им уже по тому одному, что он ей много был должен.
— Милая моя госпожа Фукс, — начал он, призвав ее к себе, — хоть мне крайне неприятно, но я должен расстаться с вами! Служба этого требует. Брюль в Пирне, и мне нужно туда.
