Как всегда, жертвой его мрачного настроения стала Екатерина. За несколько месяцев до прибытия в Россию Хенбери-Уильямса Петр ввалился, пошатываясь, в ее покои и стал орать и потрясать шпагой, как выразилась она, «будучи низведенным до крайне скотского состояния» выпивкой и бешеной злобой. Он сказал жене, что она слишком задирает нос, и угрожал ей шпагой.
Екатерина сохранила самообладание и вела себя благоразумно и спокойно, отразив наскок мужа с помощью юмора, как и раньше бывало в таких случаях. «Я спросила его, что это означает, — писала она позднее в мемуарах, вспоминая об этой, отвратительной сцене. — Уж не собирается ли он сразиться со мной? В таком случае мне тоже понадобится шпага».
Петр вложил шпагу в ножны и язвительно обвинил ее в недоброжелательности и злом умысле. Язык у него сильно заплетался, но Екатерина поняла: его недовольство вызвала ее новообретенная смелость и уверенность, а также ее открытые нападки на Шуваловых.
Она не отступила, не попятилась, а смело смотрела ему в глаза. «Я отчетливо видела, — писала она, — что вино отделило его от разума». Екатерина решительным тоном приказала мужу идти спать, и Петр, у которого и так голова шла кругом, а порыв враждебности иссяк, последовал ее совету.
Она победила. Теперь ей можно было не бояться Петра, по крайней мере в ближайшее время. Она понимала, что он нуждается в ней, а дальше будет нуждаться еще больше. И все-таки он был и останется ее врагом, врагом весьма опасным, безрассудным, полным растравляющей его злобы.
Все это Екатерина до поры до времени хранила в тайне, но теперь, когда на сцене появился Хенбери-Уильямс, который предлагал ей свое общество, радовался дружбе с ней и всячески старался показать себя ее союзником, у нее наконец-то был человек, кому можно было довериться. Она прекрасно понимала, что добиваясь ее благорасположения, английский посланник преследует собственные интересы, но и она была не прочь в свою очередь воспользоваться им для упрочения безопасности и достижения своих целей. Она сообщала немало сведений, полезных его правительству, а взамен просила у него в долг значительные суммы денег, используя их частично на оплату своих осведомителей, состоявших в свите императрицы.
«Чем я только не обязана провидению, которое послало вас сюда, словно ангела-хранителя, и соединило меня с вами узами дружбы? — писала Екатерина своему английскому другу в апреле 1756 года. — Вот увидите, если я когда-нибудь и буду носить корону, то этим я частично буду обязана вашим советам».
Глава 13
В конце октября 1756 года у императрицы внезапно подкосились распухшие ноги, и она упала в обморок. Вокруг нее столпились фрейлины. Поднялся переполох. Прибежавший доктор приложил ухо к груди государыни.
Она дышала, но очень слабо. Из легких вырывались едва различимые хрипы, и при каждом выдохе она кашляла как от удушья. Глаза у нее были плотно закрыты. Ей растирали ноги, кричали на ухо, совали под нос пучки пахучих трав, прикладывали к вискам попеременно, горячие и холодные компрессы, но мускулы ее лица были в расслабленном состоянии, нижняя челюсть отвисла, а кожа приобрела мертвенный оттенок.
Позвали ее духовника. Елизавету положили в постель и укрыли меховыми покрывалами. Старухи-знахарки смотревшие за ней последние месяцы, теперь покачивали головами и время от времени осеняли себя крестом. Их предсказания не сбывались. Они были уверены, что государыня выздоравливает, набирает силу. Каждую ночь старухи наблюдали за убывающей луной, полагая, что с появлением в небе новой луны императрица избавится от всех приставших к ней болезней. Теперь уверенности не было. Лейб-медик, грек Кондоиди, считал, что это конец. Большинство придворных тоже ожидало смерти государыни.
— Потерпите немного, умоляю вас, — говорил грек одной из старух после того, как она две ночи подряд бодрствовала у постели Елизаветы. — Ждать осталось совсем недолго. Она скоро умрет.
В таком опасном состоянии Елизавета оставалась несколько месяцев. Она мучилась жестокими болями в животе, ногах и голове, каждое ее слово сопровождалось кашлем. Ее измученная плоть стала такой чувствительной, что фрейлины, зашнуровывая платье, причиняли ей невыносимую боль, поэтому она отказалась от платьев и стала носить длинные мешковатые халаты. В них она ковыляла из комнаты в комнату, полная мрачной решимости показываться на людях, чего бы ей это ни стоило. Никто не должен был знать о том, что она умирает, особенно теперь, когда ее империя вела войну и не совсем было ясно, кто унаследует престол.
Петр и Екатерина оставались в Ораниенбауме, их явно старались оттереть в сторону, а маленький Павел, которому уже было два года, находился под опекой государыни в императорском дворце. Из сибирской ссылки в Шлиссельбургскую крепость привезли юного родственника государыни Ивана, бывшего императора-младенца, которого Елизавета когда-то свергла с трона. Из Шлиссельбурга в строжайшей тайне его перевезли в Зимний дворец: императрица захотела взглянуть на него.
Укрывшись за ширмой, в которой было маленькое отверстие, Елизавета всматривалась в бледное малорослое создание, содержавшееся в заключении почти шестнадцать лет. Обычно Ивана допрашивали другие, а она слушала. Один или два раза государыня надевала ботфорты, рейтузы и мундир и сама в течение непродолжительного времени разговаривала с юношей, который так и не догадывался, кто она такая.
Иван производил жалкое впечатление. Долгие годы одиночного заточений без общения с людьми, без учения привели к тому, что он задержался в своем развитии и казался хилым полуидиотом. Он не мог быть соперником в притязаниях на русский трон ни младенцу Павлу, ни одурманенному хмелем Петру.
В чьих руках окажется власть? Это вызывало у быстро угасавшей Елизаветы не меньшую тревогу, чем война, в которую недавно вступила Россия. Армии Фридриха II пока сопутствовал успех, и императрица порой впадала в раж и вне себя от ярости кричала, что сама станет во главе войска и поведет его на ненавистных пруссаков.
— Но как вы сможете, ваше величество? — спросила одна из светских дам. — Ведь вы женщина!
— Мой отец водил войска, — ответила императрицу. — Неужели вы думаете, что я глупее его?
— Но он был мужчиной, — упорствовала та, — а вы нет.
Противореча государыне, дама поступила неблагоразумно. Она довела вздорную старуху до кипения. После постигшего ее удара Елизавета стала еще более раздражительной и брюзгливой, часто впадая в детские капризы. Вот и теперь она, разозлившись, поклялась, что обязательно поедет к войску, что бы там ни говорили, и жестикулируя, попыталась встать с кресла Конечно, ей пришлось тут же раскаяться в своем порыве. Всего лишь несколько шагов утомили ее и вызвали ужасные боли в низу живота. Однако она не успокаивалась, и пришлось звать Кондоиди — благо он всегда был под рукой, переехав в комнату рядом с апартаментами императрицы, — чтобы тот дал ей снотворное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
