И Рим замер в ожидании расправ.
Злой гений Нерона префект преторианской гвардии Тигеллин со знанием дела готовил списки обреченных. Всегда оживленный и праздничный Палатин притих. Придворные перестали встречаться друг с другом, любая шутка или острота могла быть повернута и подана мнительному императору Тигеллином в нужном контексте. Особенно обеспокоились блистательные поэты, философы, остроумцы, составители эпиграмм. Умолк язвительный Сенека. Пробовал было шутить любимец света автор «Сатирикона» Петроний, привечаемый императором как истый ценитель художественных талантов принцепса, но никто больше не смеялся его шуткам. Улыбался лишь вечно соперничающий с Петронием за расположение императора Тигеллин. Настал его звездный час! Заговор развязал ему руки. Каждый день он вносил в списки новые имена. Это были имена людей, однажды блеснувших на Форуме или соперничавших с Нероном в сложении трагедий, создании гимнов и оттого особо запомнившихся мстительному кесарю.
Как-то, корректируя эти, как сказали бы сегодня, расстрельные списки, составленные Тигеллином, Нерон, кроме имени просвещенного ценителя его художественных талантов Петрония, вдруг попавшего из-за своих шуток в немилость, обнаружил присутствие в списках и своего учителя Люция Аннея Сенеки. Тигеллин зеленел, когда слышал, какие шуточки отпускает порой в его адрес римский философ, какие эпиграммы ему посвящает. Префект знал, что император потребует от него достаточных обоснований виновности Сенеки, и, как мы сейчас увидим, неплохо подготовился к разговору. Неглупый придворный интриган все замечал и мотал на ус. Он чутко уловил момент, когда капризный, мстительный Нерон начал тяготиться своим учителем, который один имел представление, чем была набита круглая голова будущего кесаря во время обучения. Сенека не раз ставил тогда еще не великого Нерона, а ленивого, посредственного ученика Луция Домиция Агенобарба в унизительное положение, и потому сегодняшний Нерон внутренне был готов принести в жертву этого надоедавшего римской знати моралиста. Чтобы окончательно покончить с Сенекой, у Тигеллина были и более веские аргументы. В старых государственных бумагах Тиберия проныра обнаружил не дошедшее до адресата — возможно, перехваченное — письмо прокуратора Иудеи Пилата. Префект преторианцев прочитал письмо и ахнул: как мог подозрительный Тиберий не дать хода этому письму. Ведь Тиберий имел зуб на Сенеку.
Расправиться с философом собирался и сменивший Тиберия Калигула. Только, похоже, Проведение спасало римского умника. Но теперь-то ему не выкрутиться. Тигеллин не простачок. Нет! О, он не ограничился письмом Пилата философу. Он поднял документы и на автора письма, отправленного в отставку Тиберием прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Тигеллин ознакомился с его докладом о странных событиях в Иерусалиме, внимательно изучил «Дело от четырнадцатого дня нисана».
Тигеллин неторопливо, испытывая даже определенное удовольствие от своего открытия, перечитал доклад прокуратора кесарю, и для него стало ясно — Пилат! Пилат! Вот, оказывается, кому Рим обязан нашествием христианских орд! Этот Пилат и есть главный сеятель зла. Вместо того чтобы быть верным Риму и управлять Иудеей, искоренять богопротивные мысли у этих неугомонных евреев, железом и кровью смирять их неприязнь к Риму, он сочинил легенду о некоем любвеобильном «Хресте», который якобы после распятия воскрес и отныне является христианским Богом, за которым ныне устремились тысячи ослепленных этой странной верой людей. Нужны доказательства? Вот они: недавние кровавые игры, устроенные Нероном, показали, что среди христиан много иудеев, эллинов, сирийцев, эфиопов и, самое поразительное, римлян. Римских граждан! Мало того. Эта легенда, сочиненная бездельником Пилатом и представленная Тиберию, продолжает распространяться по свету, хотя должна была исчезнуть вместе с прокуратором, до которого, как ни странно, ни у Тиберия, ни у Калигулы не дошли руки. Кто прикрывал предавшего Рим игемона, врага отечества? Кто?
Самое интересное, что тот доклад Пилата был благосклонно принят Тиберием. Тигеллин не находил этому никакого объяснения: идеи Распятого чем-то тронули императора. Римский сенат был потрясен, когда кесарь издал указ о защите сторонников Назарянина, а самого Христа предложил причислить к сонму богов! Чуждые мистики сенаторы с гневом отвергли это предложение Тиберия. Императора убедили, что покровитель великого Рима Юпитер за такое отступничество нашлет на империю неисчислимые беды. Самолюбивый кесарь, смертельно ненавидевший Сенат, затаив обиду, смирился. И вопрос, как говорится, замяли. А в последние годы правления Тиберий сам превратился в гонителя христиан. Что касается Пилата, то по настоянию консула Вителлия, философически настроенный прокуратор, этот создатель так стремительно разросшейся легенды о Хресте, был отстранен от управления Иудеей и сослан в Галлию…
А что происходит с учением этого «Хреста», или «Хрестоса», сегодня, спустя тридцать с лишним лет после того странного, так увлекательно расписанного этим нечестивцем Пилатом распятия?
Как докладывают всесильному вождю преторианцев его шпионы, в Иудее, по всей Малой Азии и даже в Риме ходят по рукам списки с новыми версиями этой увлекательной Пилатовой легенды. И написаны они теперь уже будто бы учениками Распятого. И смысл их проповеди в том, что для уверовавших в Распятого наступает новое царство, а нечестивым противникам Его грозят испепеляющий огонь и зубовный скрежет. Так что вполне правдоподобно было объявить этих христиан поджигателями Рима, и расправа над ними была хоть и жестокой, но справедливой. Можно даже представить Нерону дело так, что всю эту жуткую кашу с возникновением христиан заварили Пилат с Сенекой. Прежде всего, конечно же, Пилат. Да. Это очевидно: во всем виноват Пилат. Это он! Он в своем докладе Тиберию превратил заурядную казнь иерусалимского бродяги в легенду, придумав Его воскресение. Кто этого Пилата, спрашивается, тянул за язык? Вместо того чтобы замять эту историю, похоронить ее, уничтожить память о ней, уничтожить свидетелей, умник решил подражать Гомеру и создал нового христианского Одиссея. Именно он, он, Пилат, и есть главный идеолог этого разлагающего здоровых римлян человеконенавистнического учения. Это ясно как день. Так что — время кричать: «Караул!»
И Тигеллин закричал: «Караул!»
Тигеллин ликовал: дело Пилата — Сенеки пострашнее заговора Пизона. Он представлял, как обрадуется Нерон, когда он положит ему на стол найденные им в архиве Тиберия документы. Да еще распишет их в новом свете. Ведь христиане и правда уже заполонили многие земли Рима: деревни, города, проникли в легионы, в преторианскую гвардию, в Сенат… Сам Тигеллин считал христианство варварским учением, предназначенным для темных людей, и не понимал интереса к новому учению со стороны многих образованных, высокородных римлян. Он видел в этом какую-то загадку, которая была ему не по уму: знатные римляне вдруг раздавали имения бедным и углублялись в чтение евангельских книг, собирали единомышленников и проповедовали Распятого. И ведь все пошло от бредовых записок этого сумасшедшего прокуратора… Нет! Этому не бывать! Жечь, жечь и жечь каленым железом!
Как Тигеллин и ожидал, Нерон ухватился за письмо Пилата Сенеке и за доклад прокуратора Тиберию о воскресшем «Хресте». Мня себя великим артистом, поэтом и музыкантом, сочинителем, равным Вергилию и Гомеру, Нерон был не прочь блеснуть и на поприще философском. Он всегда мечтал в какой-нибудь философской беседе заткнуть за пояс своего учителя Сенеку. Но Тигеллин, не любивший умствовать, отговорил кесаря от беседы с философом. Он не советовал Нерону вдаваться в такие тонкости: знал ли вообще философ о письме Пилата, посылал ли сам что-либо подобное прокуратору. Вина его была налицо: отщепенец Пилат связал заумь философа с учением «Хреста». Чего же еще?!
— Вспомни, божественный, как досаждал тебе этот болтун Сенека своими рассуждениями о человеческом достоинстве рабов, — напомнил кесарю Тигеллин. — Разве не враги Риму Пилат и Сенека? Разве это письмо тебя не убеждает, что они были в сговоре?
И всесильный префект преторианцев выразительно показал большим пальцем правой руки — вниз. Таким жестом на гладиаторских игрищах кесари обрекали поверженного бойца на смерть.
Нерон еще ничего не решил, но префект настаивал:
— Божественный! Какие еще нужны доказательства. Этот лодырь Пилат обращается к своему единомышленнику с письмом, в котором предполагает возможность падения великой империи и воцарения в Риме вместо порядка и силы всепрощения и любви. Чего больше? И куда дальше? Оба они заслужили самое малое удушения.
Сенека, на свою беду, во время обучения юного Нерона познакомил его с историей Сократа. И в памяти кесаря особенно ярко запечатлелся конец великого афинянина. Чаша с ядом! Вот оно! По мнению Нерона, это как раз то, что надо. Именно такого конца и заслуживают философы, пытающиеся поучать правителей. В общем, с Сенекой для кесаря все стало ясно. И тут же к философу отправился центурион с копьем беды.
