Я идею одобрил, Федор загорелся и вскоре продемонстрировал результат на барабане. После того, как мы снова стали слышать, большинством голосов решили сделать то же самое с фортепиано и скрипкой — большинством, это потому что Артем не пожелал отдавать на переделку инструмент, пытался бежать, был блокирован, кусался, выпрыгнул в окно, а затем ловко откидывался желудями с дерева, а когда Пашка полез вверх — то еще и ботинком. И тут мы поняли, что мнение Артема надо уважать.
Переделали другую скрипку — теперь звучит так, что реагирует даже тонометр в медпункте. Но новая, все же, похуже старой — у Артема-то не абы какая, а работы уже полтысячи лет как мертвого человека. Так что желания втихую дотянуться до нее и «сделать хорошо» Федор не оставил — потому и спит владелец с инструментом в обнимку. Даже в душ, вроде, с ней ходит. Но это он зря, так и испортить можно.
Интересная получилась неделя. В чем-то, очень честная — иначе сказать не получалось. Ведь люди часто выглядят совсем не так, какими они есть на самом деле, и за бравадой, гордостью и дорогим костюмом часто не бывает ничего. Надо, чтобы хорошенько тряхнуло, чтобы все ненастоящее обвалилось нарядной облицовкой с дряхлого здания. Вот нас — сотрясло основательно, перебрав по кирпичику до самого фундамента. Да и другим досталось.
Трудовика мы все же отправили в плавание — поспорили на батон, что не выйдет в сентябре на водный простор. В означенное время Александр Сергеевич за каких-то полчаса срубил плот, проигнорировав дощечки (а я старался!) с гордым видом забрал выигрыш, разложил переносной табурет, снасти для рыбной ловли и направился вниз по течению.
— Дядь Коля всегда мечтал отправиться в плавание, — задумчиво вздохнул Артем, глядя на посеревший от расстояния силуэт.
— Так ведь Александр? — автоматически поправил его Пашка.
— Когда в школе — да. — Непонятно отозвался тот и, махнув прощально рукой, зашагал на самую первую нашу репетицию.
Хотя четыре дня назад мы еще не особо и знали, что станет нашим танцем, а что — музыкой к нему. Оказалось, чтобы найти решение, надо просто начать изображать то, что должно стать танцем, наигрывая музыку в такт движениям. В пустом после занятий спортивном зале грустил чистый звук скрипки в осеннем дожде фортепианного наигрыша, перемежаясь шиканьем Светланы из-за отдавленных ног и грохотом барабана за авторством пытающегося найти вдохновение Федора.
На второй день барабан отняли, заменив треугольником. Федор усилил треугольник двумя аметистами. Долго извинялись за треснувшие стекла. Отняли треугольник.
Вручили Федору маракасы и настрого запретили что-то прикручивать. Федор прикручивать не стал, но засыпал камни в колотушку. На удивление, получился дивный и загадочный звук, очень красивый. Понравилось не только нам — ближе к вечеру им кто-то так заинтересовался, что аж дверь скреб, желая к нам на концерт. Открыл дверь, посветил темный коридор Звездочкой — сбежали. И так — три раза за ночь. Хамство!
Подарком в первый день стал визит Руслана Артемьевича — кроме обещания всемерной помощи, последовало разрешение использовать спортзал круглосуточно и освобождение от посещения уроков. А еще он обрадовал тем, что в первом туре разрешили пользоваться Силой — и эта была новость из тех, что на мгновение пробирает холодом тревоги, обескураженностью от собственной забывчивости и теплой волной облегчения от того, что просчет не станет фатальным. Ведь планируя номер, мы действительно позабыли о главном условии турнира, и хороши бы были, оставшись без ключевого элемента на сцене.
Правда, не обошлось без небольшой кислинкой — не смотря на послабления и добрые вести, домашние задания все равно придется сделать, но месяцем позже.
— Зачем волноваться о времени, до которого мы можем и не дожить, — меланхоличным голосом успокоил всех Артем.
Его единственного не обрадовало известие о новом пункте правил. Ведь разрешали не только нам, а всем — и тем самым «всем» тоже будет, что показать.
На третий день избыточное внимание со стороны стало ощутимо мешать. Учащихся к нам не допускали, выставив охрану (она же не допускала Пашу до Кати и Марины, о чем тот грустил столь же тяжко, как Машк на закрытую форточку), но преподаватели находили способ оказаться рядом и удостоить ряда советов, очень важных с их точки зрения — как держать руки, как двигаться и какой длины должно быть платье (это они еще про стальное кольцо не знали). И попробуй не выслушать — у этих людей в заложниках четвертные оценки! Пришлось рассказать про трудовика и плот — тем более, что его третий день не было, а батон должен был уже закончиться. Пусть ищут!
— Вот, найдешь людям дело — и они сразу не мешают, — довольно констатировал я вслед торопливо удаляющимся спинам.
— Что значит «Мы с ним поспорили, и он отправился вниз по течению»?! — через некоторое время ворвался в зал Руслан Артемьевич.
К счастью, все быстро решилось, и легкое недопонимание успешно разрешилось вызовом милиции и спасательного вертолета.
А нас целый вечер никто не беспокоил, кроме безымянных хулиганов, исцарапавших весь низ двери — прямо там, где днем была фраза помадой «Паша, я тебя люблю!». Вот и нет загадки — никакие это не любители музыки.
— Конкуренты, — сочувственно похлопал я друга по плечу.
Тот с сомнением примерил большой палец к особо глубокой борозде.
— Серьезные конкуренты!
Но место все равно пришлось менять — большое металлическое кольцо не могло пролезть через дверь спортзала. Танец был готов, музыка убедительно напоминала Венский вальс, оставалась ерунда — проделать то же самое, перешагивая через острые грани.
С реквизитом вышло непросто. Нам нужны были костюмы, сшитые по заветам Светланы из ночи после собрания.
— Это требования к пилотным комбинезонам, — выстукивал нервный ритм Руслан Артемьевич по листку бумаги, с которым я к нему пришел
— Пять и комплект запасных. — согласился я с ним.
К костюмам требовались украшения, способные уберечь ноги Светланы от заточенного лезвия, если что-то пойдет не так.
Папа взялся помочь — что-то похожее было, исполненное в кислотно-зеленых кольцах и браслетах, но по замыслу не предназначалось для девичьей руки. Все требовалось уменьшить и украсить в тон эскизам костюмов.
Пообещали помочь и сестры, однако завидев то, что выходило из под рук отца, охали от изумления, принимались примерять и вообще мешали процессу. Пришлось скормить одно кольцо Брунгильде, логично отметив, что они совсем не следят за щенком. Папа тоже возмутился и потребовал вернуть утерянное — а до тех пор к нему даже на глаза не показываться. Когда мы уезжали, хмурые и молчаливые сестры, вооружившись длинными палочками, все еще продолжали ходить за собакой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
