Длина стоек один метр, Максу нужно их больше ста, а дело с пилой идет медленно — всего одно полотно, уже затупившееся, оставшееся со времен немецкой оккупации. Однако к обеденному перерыву я напилил изрядную кучу этих стоек. А Макс уходил в кладовую к Людмиле, глянуть, как там мой полушубок. Наверное, она его хорошо запрятала, потому что Макс отсутствовал довольно долго. А вернулся он с яблоком для меня от Людмилы…
Часа в два дня котел и бачки с едой привозят и в этот цех. Откуда, интересно, у русских столько перловой крупы? Мне перловый суп нравится, но все же — трех раз в неделю было бы достаточно… Хлеб дали свежий, даже чересчур свежий, пухлый. Пекарня, наверно, старалась план перевыполнить, вообще же хлеб здесь чаще всего хороший.
Пообедали, Макс кует стойки и рассказывает: он слышал от коменданта Зоукопа, что наше представление, рождественский концерт — не разрешен. Потому что русские опять опасаются каких-то «антисоветских проявлений». Макс тоже не видит смысла в такой подозрительности, но, как сказано, при всем хорошем отношении к нам, в конечно счете русские нам, немцам, не доверяют. Один русский офицер сказал как-то: «С вами, немцами, так просто не справиться. Каждую неделю отнимаем эти ваши самодельные ножи, а на следующей проверке — у каждого опять новый нож».
У Макса на огне в горне еще четыре или пять стоек, он их хочет отковать, и тогда мы работу закончим. Когда уходили из цеха, было уже начало седьмого, темно. Приходят сюда на работу затемно и уходят с работы в темноте. Людмила уже ждет нас на прежнем месте, мне достается еще одно яблоко. Она смотрела, как мы работали, и говорит, что мы — хорошая упряжка. А я прощаюсь и ускоряю шаг — скорей на станцию, пусть они еще немного побудут вдвоем.
Когда мы с Максом вернулись в нашу комнату, там уже шел «военный совет» — из-за отмены нашего концерта на Рождество. Вся подготовка, столько труда все репетиции — коту под хвост. Что ж тут обсуждать, может быть, и в самом деле кто-то уже «рвется на баррикады». Две с половиной тысячи человек, тут уж не каждого узнаешь, мало ли кто может на такое решиться. Особенно злится наш руководитель, дирижер Манфред. Он ведь столько нот переписал от руки, и все это к Рождеству, а в январе эти мелодии будут уже ни к селу ни к городу. Бросить бы все это к чертям, ведь в который раз русские нам всё портят… Но ведь не только! Нельзя не признать, что мы пользуемся немалой свободой, и ведь все музыкальные инструменты добыл для нас политрук. Ну, пройдет Рождество, и с русскими опять будет все нормально…
Сегодня сочельник, я остался в лагере и занимаюсь делами в конторе, в нашем отделе. Разговор у нас там общий, и мысли у всех одни и те же: что будет в Новом году. Будут ли нас выпускать из лагеря по нашим пропускам или нынешние строгости останутся? От нас тут ничего не зависит, как решат русские начальники, так и будет. Но конечно, это зависит и от того, все ли будет спокойно в лагере. Коллеги хотят услышать, как это нам удалось с рукавицами; я рассказываю. А потом мы все вместе идем к Эрвину, чтобы посмотреть, удается ли им в мастерской ремонт швейных машин.
При виде такого нашествия Эрвин пугается. «Вы что, на швейные машины смотреть явились?» — «Конечно! Зима ведь простоит еще два или три месяца, так что рукавицы всем нашим пленным будут нужны». — «Дело непростое, — объясняет Эрвин. — Надо выбирать стратегию. Когда машины хорошенько почистили, заменили оборванные кабели, кое-то подогнули, проверили, оказалось — многие исправны. Ну, при демонтаже обходились с ними не слишком бережно. Так что, пожалуй, не надо торопиться».
Хорошее известие! Мы теперь подождем, пока пройдет Новый год, а потом сообщим Игорю Ивановичу на фабрику, где шьют рукавицы, что пять или шесть швейных машин они могут забрать. И поторговаться, сколько они нам дадут рукавиц за каждую. Я не думаю, что с этим будут сложности, нам ведь достаточно будут двух-трех тысяч пар.
После обеденного супа я вернулся в нашу комнату и прилег. Вот тебе на! Макс меня будит, вернувшись с работы, значит, уже семь или восемь вечера. Я мало спал последнее время, вот меня и сморило. Макс принес мне опять два яблока и привет от Людмилы.
А после ужина мы устроились в нашей «театральной» комнате. Макс читал книжку, а я сел писать письмо родителям и брату.
Из письма 24 декабря 1948 г.:
«…Сегодняшний день здесь ничем не отличается от вчерашнего или завтрашнего, от любого другого. Но у меня все равно рождественское настроение, хотя каждому из нас трудно не терять мужества. Мы оке все так надеялись попасть домой до Нового года! Какой следующий срок назовут нам теперь? Но я очень прошу вас: не теряйте надежды, как мы здесь не теряем ее, и терпеливо ждите нашего возвращения. И не беспокойтесь обо мне, я справлюсь со своими заботами и сам. А вот что меня беспокоит больше всего, так это здоровье папы, оно ведь не совсем в порядке.
Дорогой брат, не надо откладывать твою свадьбу до моего возвращения. А я буду надеяться, что мне выпадет счастье попасть домой к двадцать первому дню рождения.
…Когда читаю газеты, я постоянно спрашиваю себя: почему эти вечные раздоры? Почему не все за мир и за единую Германию? Что, Германию, или, правильнее сказать, немецкий народ, так ничему и не научила эта ужасающая катастрофа? Неужели мы хотим снова принести себя в жертву?
Дорогие родители, дорогой брат, я заканчиваю это рождественское письмо. Будем же молить Отца небесного, чтобы Он даровал нам милость скорого возвращения домой. Самые сердечные рождественские пожелания шлет вам и целует вас
Ваш Вилли».Я давно не получал писем, наверное, это связано со всей ситуацией, со страхами русских — а вдруг произойдут беспорядки. Ведь мама всегда отвечает на мои письма сразу, а то и пишет еще одно письмо, не дожидаясь моего следующего. Видно, письма где-то задержали…
Сегодня сразу после подъема всех нас, девять человек из отдела труда, позвали к коменданту Максу Зоукопу. Там уже ждали два русских офицера. И стали объяснять, какое нам теперь поручается новое задание. С оплатой лагерю за труд пленных сейчас все в порядке, рассчитывать новые расценки не нужно, а надо побеспокоиться о том, чтобы каждый пленный получше работал. А кто не хочет, тому надо разъяснять, какие могут быть последствия. И чтобы не занимались разговорами во время работы, и чтобы о любом нарушении немедленно сообщалось руководству лагеря. А еще мы должны помогать лагерной вспомогательной охране (вот обрадовали — еще и этим доносчикам помогать!). И всю свою работу на заводе записывать в специальную книгу. Распределение по цехам и сменам остается; едущих на завод в ночную смену должен сопровождать человек из нашего отдела; кто и когда — договоритесь сами…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
