Мы довезли нашего знакомого до кемпинга и отправились дальше, но на душе после встречи с ним надолго остался темный мутный осадок.
И тени белые
Позднее мы познакомились с Брюсом Кертисом, пенсионером, бывшим социальным работником. Он высказал другое, противоположное мнение.
– В юности я жил не на окраине Сент-Луиса, где почти нет общественного транспорта, а в центре, где много автобусов. Я рано пошел работать и добирался до места на автобусе. До сих пор помню таблички на сиденьях, на них написано: «Места только для белых». И таблички на дверях закусочных или общественных туалетов: «Вход – только для белых». Расистские надписи на стенах домов вроде: «Черномазый, после заката из дома лучше не выходи». Мне стыдно до сих пор, я вспоминаю об этом унижении чернокожих со слезами. Ужасно стыдно… Я думаю, что белые до сих пор виноваты перед ними. И эту вину нам еще долго надо будет заглаживать.
– Но ведь черным платят пособие, выдают талоны на питание, – возражает Рита. – Им предоставляют социальное жилье за чисто символическую плату. Коммунальные платежи – тоже чисто символические деньги. Плюс бесплатная медицинская страховка, плюс большие скидки на лекарства. Белые не могут рассчитывать на такие подарки. Разве этого мало?
– Да, им платят по пятьсот долларов на человека в месяц, но попробуйте прожить здесь на эти деньги. Наверное, и к вам в магазине подходили чернокожие с тележками, полными продуктов. Мол, я на кассе заплачу за это двести долларов талонами. А вы мне дадите пятьдесят наличными?
– Ну вот, видите…
– Не в талонах дело. До сих пор черным очень трудно выбраться наверх из того болота, где они живут. Из гетто, где малолетние бандиты ходят пачками, где воздух пронизан насилием. Подростки поневоле втягиваются в криминальный бизнес, торговлю наркотиками, оружием. Другого просто не дано. Многие из них не идут работать, потому что тогда потеряют пособие и льготы, но не получат взамен почти ничего. Вероятность того, что ребенок, рожденный в белой семье, попадет в тюрьму – один к двадцати семи. У черных – один к четырем. В стране 18 % цветного населении, из них черных – 12 %. А в тюрьмах цветных – 87 % от общего числа заключенных, подавляющее большинство – черные. За что они сидят? 90 % – за торговлю наркотиками. Не потому, что они изначально порочные люди. А потому что такими их сделало общество.
– И как быть?
– Государство делает слишком мало для этих людей. Надо больше вкладывать в образование черных, их социальную адаптацию, а не отделываться подачками. Поймите, чернокожий человек, если он получил приличное образование, ничем не хуже белого работника. По своему опыту скажу – он лучше белого. Да, иногда черные люди поднимаются по социальной лестнице, достигают определенных высот, – точнее, некоторые из них. Но это происходит вопреки обстоятельствам, которое создало государство. А не благодаря им.
– Я тоже помню некоторые цифры, – говорит Рита. – В начале двадцатого века в Ку-клукс-клане состояло три миллиона белых американцев. Сейчас – это жалкая горстка маргиналов. Значит, изменения к лучшему все-таки происходят. Расизм преследуется по закону. Действуют разные программы реабилитации черных. Если, например, на одну вакансию претендует черный и белый кандидат, – возьмут черного.
– Все равно: этого мало. Садитесь в машину и езжайте в черное гетто. Только не ночью, – это слишком опасно, – а днем. И тогда вы поймете, о чем я говорю. Есть вещи, которые надо увидеть самому. Есть вещи, не увидев которые, Америки не поймешь. Это вам не пляжи Майами, не небоскребы Таймс-Сквер в Нью-Йорке. В гетто не водят туристов, туда и горожане из благополучных районов стараются не попадать. Но это и есть черная Америка. Точнее, – это и есть настоящая Америка.
Лучше не скажешь. Я не спорил, я оставил без комментариев слова собеседников. Просто добросовестно записал диалоги и поставил точку.
* * *
На выезде из Мемфиса, штат Теннеси мы увидели черного парня в куртке армейского образца и драных джинсах, в руках гитара в жестком футляре. Мы остановились, спросили, куда ехать. Молодой человек добирался до соседнего города, где жил его друг, мы захватили парня с собой. Леонард, лучше просто Лео, возвращался после рок-фестиваля в Мемфисе, где представил несколько собственных композиций (а музыкальным фестивалям в Америке несть числа).
В Мемфисе прошла юность Элвиса Пресли. Разумеется, мы с Ритой, как и всякие туристы, проезжающие через этот город, купили кое-какие сувениры, полюбовались бронзовым памятником Королю, бросили взгляд на унылое здание бывшего полицейского участка, где в молодые годы Элвис, немного перепив и поскандалив, провел ночь.
Наш новый попутчик учился на экономиста в колледже в Орландо, штат Флорида, во время летних каникул подрабатывал в ресторанах, где играют живую музыку. Заработок нерегулярный, но на жизнь хватало. Парень, разумеется, мечтает стать великим музыкантом, на свои деньги он записал два диска с собственными композициями, рассылал пластинки продюсерам, но пока его творчеством никто из акул шоу-бизнеса не заинтересовался, поэтому Лео подписывал и дарил пластинки друзьям и случайным попутчикам вроде нас. Я сунул компакт диск в проигрыватель: музыка оказалась довольно сложной, тягучей и напевной, в стиле блюз.
Познавательная программа пребывания в Фениксе была выполнена, поэтому Рита, пресытившись впечатлениями, завела разговор на серьезную тему: проблема расизма, в частности, отношение к чернокожим. Тема оказалась очень близкой нашему спутнику, и он завелся с пол-оборота. Лео оказался неплохо подкованным в этом вопросе.
– Линкольн был великим президентом, – сказал Лео. – А великий президент это тот, кто умеет заглянуть в будущее страны. Он начал Гражданскую войну не потому, что всей душой болел за чернокожих, вовсе нет. Мало того, я не думаю, что Линкольн испытывал к черным теплые чувства. Он сделал это, потому что понял: нельзя построить великую экономику, сильную державу, используя для этого труд рабов и полурабов. У страны, которая живет рабским трудом, нет будущего. Вот за что боролись северяне: за будущее Америки, а не за счастье чернокожих.
– Разве? – искренне удивилась Рита. – Первый раз слышу такую версию.
– Теория не моя. Сегодня это понятно любому человеку. Собственно, в середине девятнадцатого века и рабов было немного. Где-то 5–6 % от общего населения страны. И стоил невольник дорого: в среднем 500 долларов, огромные деньги, по тем временам целое состояние. А средний рабовладелец имел всего 7–8 невольников. Ради этого кровопролитной войны со своим народом не начинают. Но рабство опасная штука. Если уж белые привыкли к этой заразе, без нее дальше жить не смогли бы. Это как наркотик. Рабство – раковая опухоль. Начавшись с юга, оно захватило бы всю страну. И что тогда?
