– Дурацкая у тебя натура, – плевался Хромой, – упал я, так добить надо, чтобы не поднялся, а ты что делаешь? В сторонку отошел и ждешь?! Благородство проявляешь. Да кому оно, твое благородство, надо? Гриня-то ждать не будет!
Владлен кивал, но, стоило ситуации повториться, и он снова отходил в сторону, давая Ваське возможность подняться. Тот злился, орал, топал ногами, а потом вдруг успокоился, плюнул.
– У Грини штука одна есть, – однажды сказал Хромой. – В ней все дело! Раньше он нормальный пацан был, шебутной, диковатый трошки, но человек, а как штуку эту нашел, тогда все и началось. В ней вся его злость, в ней он ярость свою черпает. Я, правда, только один раз ее и видел, но, веришь, до конца жизни не забуду: маска, какую на лицо надевают, цветом как кровь и такая странная… Не пойми кто, морда звериная с рогами…
– Маска Ярости.
– Что ты сказал?
– Маска Ярости. Мне о ней отец рассказывал. Всего пять масок мастер и сделал. Король крыс и еще четыре. Эти маски душу забирают.
– Ты же комсомолец, ну, пионер. Вы же в душу не верите?
– А ты веришь?
– Я – другое дело, – заявил Васька. – У меня отец священником был, пока его ваши не… Как врага народа. И мамку тоже. Один я остался.
– И я верю, – признался Владлен. – Мне отец часто об этих масках рассказывал, когда мать не слышала. Она злилась шибко, а он все равно рассказывал.
– Что за история? – поинтересовался Хромой.
В тот день Владлен больше не учился драться. Сначала он поведал предание о мастере и масках, а потом как-то само собой получилось, что беседа перешла на личное, на жизнь, ту, которая до войны была. На душе стало тошно, до того тошно, что хоть в петлю лезь. Где теперь мамка? Что с ней стало? Почему вышло так, что за два месяца Владлен не только ни разу не навестил ее, но даже и не вспомнил о ее существовании? Он ведь должен был заботиться о маме, и об Алинке, а сам… И Васька замолчал, видно, тоже своих вспомнил.
А вечером пришлось драться.
Наверное, неспроста Гриня стал походить на бешеного пса: он и впрямь превратился в сумасшедшего. Вот, сидели, хихикали над Васькиными шутками. Они были старыми и уже успели всем порядком приесться, но новым-то взяться было неоткуда. Да и Хромой так потешно рассказывал, что удержаться от смеха было невозможно. Гриня вообще заходился от хохота, а потом вдруг замолчал и ударил Олега, который, как всегда, находился в пределах досягаемости тяжелой руки атамана. Олег взвизгнул и клубочком скатился с кровати, попытался спрятаться – не получилось, тоже, между прочим, обычное дело. Тогда он сжался в комок и прикрыл голову руками, стараясь во что бы то ни стало не плакать, слезы Гриню только злили. А атаман сегодня разошелся, как никогда – прыгает вокруг и колотит несчастного Олега-Ольку почем зря. Кулаками, ногами, в сапоги, между прочем, обутыми, потом за палку схватился…
Первым не выдержал Васька.
– Гриня, хватит!
Тихо вроде бы сказал, а Владлену показалось, что в подвале словно один из немецких снарядов разорвался. В таком состоянии Гриню лучше не трогать, да и Гриней называть его не стоило. Атаман и впрямь остановился: в руках дубина, губы трясутся, того и гляди, пена изо рта пойдет, глаза круглые, и не моргает. Взгляд такой, словно с того света человек вы глянул.
– Убьешь ведь, – продолжил Хромой.
– Убью суку! – выдохнул Гриня и еще раз для острастки пнул Олега. А тот уже не шевелился и даже не дышал, похоже.
– Уже убил.
Это Нюхарь, набравшись смелости, потрогал тело.
– Он мертвый. Совсем.
И всхлипнул. Почему-то именно в этот момент Владлен отчетливо понял: они ведь еще дети. Ладно, он – ему скоро четырнадцать, Гриня годом старше, Васька тоже. Но Нюхарь… И Олег – они ведь совсем еще маленькие. Олегу, который лежал сейчас на полу, и десяти еще не было. Как Алине. Второй раз за все это время он вспомнил Алину, хрупкое личико, тонкие губы, глаза в пол-лица и слабый, но уверенный голос: «Сегодня я умру». И умерла. Сегодня и его черед, сегодня он тоже умрет, потому что момент наступил. Вызов брошен. Если Гриня кинется на Хромого, разве Влад сможет остаться в стороне? Нет. А разве сможет он победить атамана? Тоже нет. Гриня знает, что такое настоящая Ярость, ведь у него есть маска. Они с Васькой хотели ее найти и сжечь, тогда и Гриня, глядишь бы, вновь человеком стал, и драться не нужно было бы. Нет, не успели, придется драться и умереть.
– Точно, мертвый, – весело сказал Гриня, склонившись над телом. – Неудачно как-то получилось. Как же я теперь без наложницы? – Атаман обвел глазами присутствующих. – Ну, господа советники, что вы мне насоветуете? – Он был весел, словно сбылась мечта всей его жизни.
– Другую найди, – буркнул Васька, спрыгивая на пол. У него была дурная привычка сидеть на столе – из-за ноги со стула Хромому вставать было неудобно, а со стола – милое дело, спрыгнул, и готово.
– Точно! И как это я сам не додумался! А дело не простое, тут особый подход нужон! Вот ты, Васька, не годишься. На кой ляд мне кривобокая подруга? Генка рябой, да дебил к тому же, ни о жизни поговорить, ни принарядить, да и дома его оставь – всю хату спалит. Нюхарь… – Гриня призадумался, разглядывая дрожавшего от страха пацана, которому совершенно не хотелось занимать освободившуюся вакансию. – Молодой. Кругленький. Мяконький.
В подтверждение своих слов атаман ущипнул мальчишку за мягкое место, тот взвизгнул.
– Не, – поморщился Гриня. – Голос у тебя противный, визгливый больно, да и не люблю я черных. Мне больше шатены по вкусу. С голубыми глазами.
Пришла пора испугаться Владлену.
– Такие, как Комсомолец, – подтвердил его догадку Гриня. – Всем хорош: высокий, стройный, личико – хоть сейчас к живописцу. Короче, я решил: отныне ты у нас не Комсомольцем, а Комсомолкой будешь, Валентиной, Валечкой, Валюсиком! А то Владлен – мужское имя, слишком грубое для такой нежной девицы.
– Иди ты к черту! – Ни комсомолкой, ни Валей Владлен становиться не собирался. Он собирался драться и умереть. Но сначала – все-таки драться.
– Куда-куда? – переспросил Гриня, которого его наглый ответ, похоже, только порадовал.
– К черту! Могу по буквам повторить, если ты оглох, часом.
– Да нет, спасибо, слышу я хорошо, – усмехнулся атаман. – А ты совсем страх потерял, я гляжу? Обогрелся, мясца на костях нарастил, думаешь, теперь меня напугать? Так, что ли?
– Нет.
– Тогда чего же ты хочешь, заморыш?
– Маску! – выпалил Владлен и сам удивился – на кой ляд она ему сдалась? Ну да, они ведь с Васькой говорили, что ее спалить нужно, так теперь поздно уже. И не маска ему нужна. Или все-таки именно она?
– Проболтался-таки! – Гриня сверкнул глазами в сторону Васьки. – Проболтался! Думаешь, с помощью урода этого на мое место сесть, Хромой? Так я с ним драться не собираюсь. Генка, пришиби этого придурка!
Дебил не тронулся с места, только головой покачал.
– И ты туда же… Даром, что мозгов нет. Ну ладно, я с тобой потом разберусь. Со всеми вами!
Гриня прыгнул вперед без предупреждения, без малейшего намека на то, что он вообще собирается двинуться с места. Нюхарь приглушенно пискнул, а Васька крякнул, попятился, чтобы не мешать. Но Владу уже было не до них. Он успел отскочить в сторону, и Гриня пролетел мимо. Сейчас бы в спину его ударить, вдогонку, чтобы атаман упал, и тогда добить, но нет, опять помешало что-то, словно руку отвело. Владлен просто стоял, дожидаясь, пока соперник повернется к нему лицом. Гриня усмехнулся, короткая верхняя губа его задралась, обнажая десны бледно-розового цвета и желтые кривоватые зубы. Влад не мог оторвать взгляд от этих зубов, поэтому, наверное, и пропустил новый бросок Грини, просто вдруг ему стало очень больно. Боль разливалась внутри, пригибала к земле, и колени подогнулись сами собой. Как Васька и говорил, атаман не стал дожидаться, пока Влад поднимется, ударил сразу, на этот раз – в лицо. Нос противно захрустел, а во рту слюна в одно мгновение превратилась в густую солоноватую на вкус кровь. Кровь закапала на пол, прямо на любимый Гринин ковер. Влад отчетливо видел, как темные капельки собираются в лужицу.
– Ну, что же ты?
На этот раз Гриня отошел в сторону, видать, понял, что опасности Влад не представляет, следовательно, удовольствие можно и растянуть, позабавиться. Это было абсолютно новое чувство: до нынешнего дня атаману, конечно, приходилось убивать, в драке, спасая свою жизнь или свою добычу, все элементарно, выстрел – смерть, Гриня стрелял, его противники умирали. Но вот так, медленно, наблюдая за тем, как существо, посягнувшее на его авторитет, его положение, его дом, беспомощно корчится, пытаясь подняться…И он, Гриня, обязательно предоставит ему такую возможность – только затем, чтобы следующим ударом вновь опрокинуть наглеца на землю, к своим ногам… Это было лучшее из тех чувств, что ему приходилось испытывать.
– Вставай, Комсомолец! Ты же у нас сильный! Я давно за тобою наблюдаю, с первого дня. Еще когда ты саночки свои волок куда-то. Хоронить, небось? Сам от голоду полудохлый, а все туда же – хоронить! Кем она тебе приходилась? Любимой?
