секретарша аж глаза выпучила. А я посмотрел на обалделые физиономии присутствующих и, подражая одесскому говорку Попандопуло, безжалостно добил:
— Чует моё сердце, бабоньки, шо мы накануне грандиозного шухера.
Александр Сергеевич хохотал так, что едва из-за стола не выпал.
* * *
Уже и мужчины почти все разошлись — служба, дела, заботы; уже и детей увели, и на еду уже даже смотреть не хочется, скоро и нам уезжать, но пока сидим, не торопимся. Песни поём.
Вспомнили с подачи Ольги Александровны "Нет любви хорошей у меня", а потом и обязательную в таком застолье "Виновата ли я". Тоже из активно нелюбимого в детстве. Боже, как мне не нравилось, когда женщины, чуть ли не пуская слезу, голосили хором эти, как мне представлялось, дурацкие слова! А сейчас спел — и ни малейшего отторжения. Только последние куплеты опять в одиночестве допевал.
Получился в общем у меня такой своеобразный концерт по заявкам. Сам не ожидал от себя ничего похожего. И главное — я же эти песни сто лет не вспоминал, а тут как прорвало. Обстановка, видимо, сыграла роль, то, что вокруг все свои, русские.
Когда же подошло время закругляться, дело-то уже было к вечеру, мы очень душевно и трогательно на три голоса выдали "Одинокую гармонь":
Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно — на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.
Господи, сколько же прекрасных песен было написано в те годы! А слова в них какие! Понять не могу, почему они мне тогда не нравились и казались чем-то старым и ненужным. Дураком был малолетним. Только сейчас до меня дошло, чего мы все лишились, когда после бабушкиной смерти перестали вот так собираться всей роднёй и петь эти песни. Словно что-то очень важное из жизни ушло насовсем, оставив в душах пустоту и ощущение невозвратной потери.
— Хороший у вас голос, Вероника Анатольевна, — похвалил я. — Вам бы на сцене петь.
— Куда уж мне, — отмахнулась секретарша. — Возраст уже не тот. А для души я и так спою, за столом вот или на свадьбе у сына, когда он наконец надумает. Он в Минске сейчас. Мы оттуда родом. Слышала что-нибудь про такую далёкую страну Белоруссию?
— Няма того, что раньш было, — тихонько пропел я, вспомнив одну из маминых любимых песен. — Няма того, что раньш было-о-о. И тольки надпись "Вераника". И тольки надпись "Верани-и-и-ка".
— Ну да, — вздохнула Вероника. — Могла бы и не спрашивать. Ты, Юнка, если свой ансамбль задумаешь собирать, называй его сразу — "Корейские песняры".
— Это будет звучать примерно как "Хангуге касу", — перевёл я.
— Да уж, звучит не очень. И как вы только языки себе не ломаете, эти ваши корейские хангуги выговаривая?
— Так же как и вы, выговаривая трудновыговариваемые и сложнопроизносимые словообразования, такие как, например, "человеконенавистничество", "переосвидетельствование" и "защищающихся".
— Я смотрю, тебе палец в рот не клади. Ох, и трудно, наверное, с тобой твоему начальнику.
— Он уже почти привык.
И тут я смотрю, а менеджер мой что-то совсем закручинился, плечиками поник, даже варенье больше не ест. Слишком много грустных песен ей, видимо, пришлось прослушать. Подошёл тогда к синтезатору, наиграл простенькую мелодию, а припев, тут же на ходу переделав, пропел:
Милая ЁнЭ,
Солнышко Кореи,
Не грусти и мне
Улыбнись скорее.
ЁнЭ, конечно, сразу разулыбалась, а Ольга Александровна ахнула:
— Ты и Визбора знаешь?
— Я много чего знаю и умею, — говорю. — Только крестиком вышивать ещё не научилась. Спасибо вам за всё, за приют, за ласку. Но пора и честь знать. Время позднее, а нам ещё до дома добираться.
— Юна, не волнуйся, с водителем я договорился, вас довезут, — сказал Александр Сергеевич. — И ещё раз тебе спасибо. Только что звонили из Владивостока, Сергуня наш уже там.
— Пироги не забудь, — спохватилась Ольга Николаевна. — И мы вам там ещё кое-что положили. Будет тебе небольшой сюрприз.
— Ты уж не забывай нас, Юнка, — обняла меня Вероника, прижав к своему большому бюсту. — Заглядывай как-нибудь. Посидим, ещё что-нибудь споём.
Мы ехали по вечернему Сеулу, а у меня было такое чувство, словно я дома побывал. Нет, как хотите, а в Москву я в следующем году всё же слетаю. И ЁнЭ с собой обязательно возьму.
Тут она наклонилась к моему плечу и тихонько спросила:
— Юна, скажи честно, ты русская?
— Ну что ты, онни, какая же я русская. Я чистокровная корейская идолица, — сказал я и пропел про себя хриплым голосом Михаила Боярского: "И никуда, никуда мне не деться от этого…"
Блин, у меня в голове что-нибудь кроме песен ещё осталось?
* * *
Чат, который не спит в России.
(***) — У меня даже слов нет. И это корейский айдол? Да ну нафиг! Так не
