Я чувствовал ее запах. Она прошептала:
– Прости, что я ушла, – сухая ладонь погладила меня по груди. Я обнял ее и крепко прижал к себе. Если у меня и были сомнения, что это происходит на самом деле, то они рассеялись, стоило ей сказать:
– Эй, осторожнее.
Я сжимал ее очень крепко, чтобы она опять не исчезла.
– Я так по тебе скучал, – прошептал я и стал гладить ее по животу, груди, по лицу. Это действительно была Аннели. Особенный изгиб бедер, родинка под левой грудью, все те мелочи, которые навсегда отпечатались в моей памяти. Только теперь я осознал, какое сильное желание я всегда испытывал к этой женщине, чью кожу изучил лучше, чем свою собственную.
Она коснулась пальцами моих губ и сказала:
– Я знаю, знаю. Но сейчас я здесь.
По крайней мере, одна часть моего тела была в этом уверена, когда Аннели закинула ногу на мое бедро. Я почувствовал такую эрекцию, что испугался, что взорвусь. Я прижал ее к себе, вошел в нее и уже не мог сказать, чье сердце стучит с такой силой, мое или Аннели. Я следовал его ритму, ритм превратился в мелодию, которую я узнал, но уже ничего не мог с собой поделать. Мое тело стало содрогаться в конвульсиях, я соскользнул с нее, и мое семя выстрелило на простыни.
Я широко раскрыл глаза.
Кроме меня на матрасе никого не было. Мой пенис был мягким и липким после семяизвержения, из-под одеяла доносился едва слышный запах спермы. Но это было не все. В комнате витал ее запах. Запах шампуня, которым она пользовалась, запах лосьона для тела с апельсином и имбирем, того самого, который она называла «рождественским». И ее собственный запах, который у меня не хватит слов описать. Все они присутствовали в комнате.
Я так наслаждался этим запахом, что прошло довольно много времени, пока до меня дошло: ноты звучали на самом деле. Они доносились откуда-то из дома.
Я приподнялся на локте и увидел, что кровать пуста. Робин ушел к пианино.
Боковым зрением я заметил в комнате какое-то движение. Аромат Аннели был перебит другим запахом – запахом потных ног. Ужасных зловонных потных ног. Я медленно повернул голову и увидел, что прямо перед глазами покачивается чья-то босая нога. Подняв взгляд, я увидел, что эта нога принадлежит голому мужчине с толстым волосатым животом, отвисшей мошонкой и головой с плоским, будто срубленным, затылком. Его глаза смотрели на меня. Висельник открыл рот и сказал:
– Без нее… никак. Правда? Ты можешь вернуть ее. У меня получилось. Я теперь счастлив.
Я крепко зажмурился и надавил запястьями на глазные яблоки так сильно, что они чуть не провалились внутрь черепа. Перед глазами засверкали красные искры. Досчитав до десяти, я понял, что музыка смолкла. Из комнаты Робина доносились какие-то голоса. И едва слышный скрип.
Я открыл глаза. Длинный грязный ноготь большого пальца по-прежнему качался в нескольких сантиметрах от моего лица. Сверху донесся булькающий глухой голос:
– Дверь открыта. Нужно просто…
Я испытывал непреодолимое желание скрючиться, закрыть руками уши и ждать, пока это безумие не кончится. Наверное, я так и сделал бы, но услышал Робина. Жалобным голоском он вдруг закричал: – Я не могу! Не могу!
Скатившись с матраса, чтобы не задеть висельника, я вскочил и, не оглядываясь, бросился в комнату сына.
Окно было распахнуто настежь, в комнате стоял жуткий холод. Робин свесился из окна в одной пижаме. Когда я обнял его, чтобы затащить обратно в комнату, я заметил на лужайке какое-то движение. Два маленьких сутулых силуэта сломя голову неслись к лесу.
Дверь открыта.
В отчаянии я дернул его слишком сильно, и Робин потерял равновесие. Я упал на спину, а Робин, не издав ни звука, приземлился сверху.
– Робин? Робин! Ты в порядке?
Я сел, не выпуская его из рук. Взгляд был отсутствующим, он смотрел куда-то сквозь меня. Я тихонько его потряс:
– Робин, что случилось?
Его голова медленно покачивалась из стороны в сторону, а когда я осмотрел его, то увидел на руке четыре длинных царапины. Их явно оставили чьи-то ногти.
Я поднял его на руки и отнес на кухню. Проходя мимо двери в гостиную, я всхлипнул и крепче прижал сына к себе. Сделав два шага вперед, я заглянул в дверной проем. Над матрасом и скомканным одеялом ничего, кроме крюка на потолке, не было.
– Робин? Все хорошо. Они ушли, – и, как будто кто-то другой овладел моим голосом, я добавил: – Дверь закрылась.
Робин не отвечал. Я уложил его в кровать и укутал одеялом. Он широко раскрытыми глазами смотрел на крюк. Может, видел то, что не видел я? Мерзкий запах потных ног все еще стоял в комнате, окончательно перебив аромат Аннели. Я с отвращением смотрел на крюк. Неужели этот ублюдок не мог хотя бы помыться перед тем, как повеситься?
– Пап…
Я гладил Робина по волосам, по щекам.
– Да, сынок?
– Пап, убери это. Убери.
Я кивнул и облизал губы. У них был кислый вкус, как у потных ног. Когда я встал с кровати, я вдруг понял, что до сих пор голый. Накинув халат, я направился в кухню и достал большие клещи из ящика, где хранил инструменты для дома.
Я вывернул крюк из потолка, но мне не хотелось, чтобы этот проклятый предмет находился в доме. Когда я открыл окно, Робин прошептал:
– Нет, нет, не открывай…
Я закинул крюк так далеко, как только мог, закрыл окно и проговорил:
– Вот теперь хорошо.
– Избавься от него, пап. Ты должен от него избавиться. Я не могу.
– Что ты имеешь в виду, сынок?
– Пианино. Избавься от него. Я не хочу, чтобы оно было в доме.
Я чуть было не сказал, что можно подождать до завтра, ведь у меня не хватит сил вытащить его в одиночку. Но вдруг подумал, что есть куда более простое решение.
Я стоял перед пианино, у которого была откинута крышка, и ноты звучали у меня в голове. Я уже столько раз их слышал, что знал наизусть. Я смог бы даже сыграть эту мелодию, ведь когда я смотрел на клавиши, некоторые из них начинали светиться при звуке нот в моей голове. Я смогу это сыграть, если захочу. Руки неудержимо тянуло к клавишам.
Дум, ди-дум, да.
Только один раз. Или два. Или столько, сколько понадобится.
Когда я положил правую руку на клавиши, чтобы начать играть, ей что-то помешало. Клещи. Я сжал и разжал ручки и смотрел, как открываются и закрываются острые стальные челюсти. Ну, давай же, кусай, слюнтяй.
Я несколько раз моргнул и, выбросив ноты из головы, сосредоточился на клещах. Потом открыл крышку пианино и прошептал:
– Прости меня, Аннели.
За какие-то десять минут я вырвал все струны, и когда для проверки нажал на клавишу, молоточек провалился. Пианино не издало ни звука. Оно умерло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});