места
для соискания на получение премии ни одного имени критика, хотя статут о Сталинских премиях предусматривает <…>
премирование за критические произведения, за произведения художественной критики.
<…> Мы должны продумать и этот последний документ. Ведь уже два года, как по разделу критики не присуждается Сталинская премия[749].
Недостаточная реакция литературной критики на отмеченные Сталинской премией тексты противопоставлялась «народному признанию» этих произведений («…народ в документе выразил свое мнение об этих замечательных работах»). Требовалось создать видимость крайней степени объективности в вопросе присуждения высшей советской награды: премирование, по мнению Скосырева, должно мыслиться как единственно возможное следствие из дискуссии в Комитете, а критика должна указать массовой публике на достоинства отмеченного Сталинской премии текста, убедить читателя в том, что соцреализм ему не навязан «сверху», а заботливо преподнесен как лучшее из доступного ему литературного «многообразия» (для его демонстрации в докладе, кроме имен лауреатов, были упомянуты Азаров, Асеев, Безыменский, Берггольц, Васильев, Гладков, Горбатов, Гроссман, Долматовский, Дьяков, Инбер, Караваева, Кирсанов, Кожевников, Костылев, Лавренев, Липкин, Ошанин, Павленко, Пенкин, Платонов, Прокофьев, Седых, Слетов, Софронов, Степанов, Сурков, Тарковский, Твардовский, Тихонов, Уткин, Федоров, Фиш, Френкель, Шевелева, Шпанов, Яшин).
«Тоталитарная реставрация», берущая начало в 1943 году, шла параллельно с усилением национал-большевистских настроений: оформление доктрины «советского патриотизма» не могло не влиять и на литературную политику[750]. В заключительном слове, произнесенном 29 марта на закрытии совещания Союза писателей, Фадеев заострил внимание собравшихся: «Наш патриотизм — это вовсе не квасной патриотизм. Мы не собираемся представлять себе путь развития русского народа и других национальностей как развитие изолированное»[751]. По мысли Фадеева, в отмеченных Сталинской премией текстах «окрепли черты национальной гордости», а «советская культура» (в докладе синонимична «великой русской культуре») вобрала в себя «достижения» всех «передовых» литератур мира и тем самым «крепит братскую связь с нашими народами»[752]. Очевидно, что национальным литературам должно быть уделено соответствующее внимание при присуждении Сталинских премий. Проблема «советского патриотизма», поднятая еще в докладе Толстого в ноябре 1942 года, со временем становилась все острее: в середине августа Фадеев выступил по радио с речью «О советском патриотизме и национальной гордости народов СССР»[753], в которой наметил основной круг идеологем (подвиг Гастелло, мученическая судьба Зои Космодемьянской, сюжет обороны у разъезда Дубосеково («двадцать восемь героев-панфиловцев») и даже «Седьмая симфония» Шостаковича), не изживших себя и по сей день. Уже тогда началось «воскрешение героев прошлого», призванное пробудить у «среднего человека» способность к «историческому мышлению»[754]: не забыл Фадеев упомянуть Тургенева, Льва Толстого, Салтыкова-Щедрина, Достоевского (!), Чехова, Горького, процитировать тенденциозный фрагмент из статьи «О сочинениях Державина» Белинского, «Железную дорогу» Некрасова и «Несколько слов о Пушкине» Гоголя. Венчал эту речь примечательный по изворотливости и затененности подлинного смысла патетический фрагмент:
Это понимание советского патриотизма и национальной гордости не только не имеет ничего общего с шовинизмом и национализмом, а наоборот, является лучшей гарантией против шовинизма и национализма, ибо корни шовинизма и национализма подрублены в нашей стране, ибо никогда еще национальные задачи народов СССР так не совпадали с интернациональными общечеловеческими задачами, как в великой освободительной борьбе народов против германского фашизма[755].
Позднее, 6 ноября 1944 года, в речи на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы Сталин провозгласит:
В советском патриотизме гармонически сочетаются национальные традиции народов и общие жизненные интересы всех трудящихся Советского Союза. Советский патриотизм не разъединяет, а, наоборот, сплачивает все нации и народности нашей страны в единую братскую семью. В этом надо видеть основы нерушимой и все более крепнущей дружбы народов Советского Союза[756].
До судьбоносного доклада Сталина оставалось немногим больше года. (В послевоенную эпоху, на которую придется апофеоз идеологического противостояния СССР и Запада, тема «советского патриотизма» станет главным пропагандистским жупелом[757]: после ждановских докладов и постановлений 1946 года это словосочетание не будет сходить с газетных страниц вплоть до начала 1950‐х годов.)
Именно в эти годы начинает формироваться новое представление о соцреалистической эстетике и применяемом к художественной литературе эстетическом критерии. Уже позднее, на IX пленуме правления Союза писателей в феврале 1944 года, В. Ермилов будет говорить об упускаемом критиками «критерии естественной красоты», который должен обладать «строгостью» и, что более важно, «умной гибкостью»[758]. Литературная критика, если придерживаться его позиции, должна совмещать в себе функции политического воспитания читателя и формирования у него эстетического вкуса. Общий же закон художественной динамики Ермилов выводит в типичном для его построений формате взаимообусловленности абстрактных величин: «Чем труднее, тем прекраснее, потому что, как говорил Белинский: „Только то прочно, что достигается тяжелыми жертвами и кровью народа“»[759]. Само понимание Прекрасного начинает серьезно деформироваться в условиях начавшихся с первых месяцев 1943 года локальных дискуссий по вопросам соцреалистической эстетики и эстетических аспектов литературного производства. Постепенно примат темы начал терять некогда центральное положение, так как абсолютное большинство текстов к тому моменту было отмечено военной тематикой; на передний план все активнее стали выдвигаться внутренние текстовые параметры и, как следствие, реализация или нереализация в произведениях (зачастую в сюжетной коллизии и центральных образах) неких свойственных соцреалистической эстетики принципов. Иными словами, с этого момента «как сделано» (критерий мастерства) начало ощутимо превалировать над «кем сделано» (критерий персональности). Это не могло не повлечь закономерных искажений традиционной «автороцентрической» модели организации литературного процесса. Именно в этот период произошел типологический слом, превративший сталинский эстетический канон из персонального в текстовый: отныне советская культура стала характеризоваться не именами своих творцов, а вполне конкретными «выдающимися» образцами. Поэтому и формула Эренбурга «писатель должен всей своей жизнью отвечать за написанное» из речи на IX пленуме правления Союза писателей в сути своей содержит то же самое указание на уменьшение роли автора, который на равных правах участвует в культурном производстве, но отнюдь не влияет на характер этого производства и тем более не управляет им.
25 апреля 1943 года на восемьдесят пятом году жизни от сердечного приступа в Москве скончался председатель Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства В. И. Немирович-Данченко. По этой причине Совнарком принял постановление № 1066 «О составе Комитета по Сталинским премиям при СНК СССР в области литературы и искусства» от 29 сентября 1943 года. В нем был определен новый состав Комитета:
Председатель Комитета — Народный артист СССР [(1936)] Москвин И. М.
Заместители Председателя — 1) Глиэр Р. М.
2) Тихонов Н. С.
3) Довженко А. П.
и члены Комитета — 1) Асеев Н. Н., 2) Александров Г. Ф., 3) Александров А. В., 4)
