Не Смуру говорит Ратимир. Слова в ночь бросает. До воеводы только обрывки слов доносятся. Но он и так не слушает, переживая заново все то, что с ним приключилось за день
«А парнишка то наш, — Мысль неожиданно вильнула в сторону. — В городе прожил всего — то ничего. А будто два — три года прошло. И лицом огрубел, и глаза построжали. Даже ходить иначе стал. Словно не человек, зверь матерый идет. Веткой не хрустнет. Листок не пошевелит И если бы не юношеский пушок на лице. Зрелый вой. И отпустить такого жаль… А удержишь как? Каждое лихо к нему липнет».
Не один уж раз об этом думал, но ничего не придумывается.
Идет, не глядя под ноги, брынькает губами
Остромысл, черная душа, давно бы нашел ответ на такой простой вопрос, а он уж голову сломал, а так до края и не добился. И то, не Остромысл он. Ему за рукоять меча проще держаться.
Сколько дней бъется, а в голову ничего не лезет.
В улице сторожа, заслышав его шаги, деревянными колотушками заколотили.
— Слушай…
А кати оно все, куда катится.
— Будь здрав, Ратимир! мое подворье. — Спохватился Смур. — Чуть мимо не прошел. А то заходи. Опрокинем по чарке — другой. И лавка для тебя найдется.
Ратимир задумался, оглянулся по сторонам и отрицательно мотнул головой.
— Мимо пройду, не обессудь. Я с этим парнем уж все свои дела забыл. Едва глаза продеру, а ноги уж сами бегут. Как собаку на кость манит. Уж больно не прост парень. И все у него выходит само собой. Будто так и надо. И волхвование у него не наше. Пращуров волхвование. Давно забытое. А, может, и еще откуда, что вернее всего. И бой не здешний.
— Мысли, опять же, угадывает и слышит. Я уж и думать при нем боюсь. — Подхватил Смур. — Великая силища в нем затаилась до поры. Страшная силища.
Глава 9
К вечеру на берегу от народа тесно подступиться некуда. Мужи, бабы. Старики и те приползли. По ограде с клюкой до отхожего места дойти не могут, а сюда притащились. Ребятня под ногами путается. Их гонят прочь, а они пищат да лезут.
Но к воде близко не подступают. На берегу только дружина убитого ярла. И те, кого воевода Смур из ямы выпустил. А между дружиной и людом многочисленным на взгорке сам воевода Смур и другие набольшие люди. Сотские, десятские. Здесь же Ратимир. С Радогором тихонько переговаривается.
На воде плот покачивается. На плоту дрова сухие колодцем складены и соломой обложены. Поверх дров тела убитых, ярла Гольма и его воинов, в полной воинской справе. И с надлежащим припасом, чтобы в дороге ни в чем недостатка не было.
Лица воинов напряжены и суровы. Громкими хриплыми голосами вытягивают то ли гимн боевой, то ли песнь далеких предков. А может к своему богу молитву возносят..
Плот качнулся, сдвинулся с места, сдвинутый тяжелыми баграми, постоял и послушно потянулся на середину реки. До зрителей долетел облегченный вздох воинов.
— Опасались, что не примет река. Оттолкнет — Чуть слышно шепнул Ратимир. — Обратно их вернет.
— И что?
— Будут тогда их души метаться бесприютными по свету, пока боги не простят. Или те, с кем они бесчестно поступили. Но и тогда врата Ваалхала будут для них закрыты.
А плот, покачиваясь на речной глади, неспешно удалялся от берега. Воины вздели луки. Вспыхнула, привязанная к стрелам солома и, смоченные в масле, тряпки. Стрелы, оставляя вечернем небе огненный след, взвились высоко вверх. Повисли, рассыпая искры, и со свистом обрушились вниз, на плот.
Вспыхнула солома.
Пламя вырвалось из — под дров. И разлетелось, охватив весь плот, вызвав радостные крики друзей погибших.
Но радость была недолгой. Пламя, сорвалось с кострища. Отделилось от него, отстав от плота и упало… в воду. Только слабые искорки рассыпались над рекой.
Плот же, дойдя до середины реки, остановился. Постоял, словно раздумывая плыть ли дальше, и медленно пошел по кругу.
Крик отчаяния долетел до стоящих на берегу.
Ратимир, стараясь остаться не замеченным, поглядел на Радогора.
И здесь угадал парень. Или нет?
Глаза сошлись в узкую щель, морозной синью отливают. Губы едва приметно шевелятся. А высоко в небе, почти сливаясь с быстро надвигающейся ночью, висит его ворон.
И второй раз стрелы взлетели в воздух. Остановились, будто слета на каменную стену налетели, и посыпались в воду, так и не долетев до плота. Плот же сорвался мс места и, подхваченный крутой волной, стремительно понесся вниз по реке. И опять диво. На реке даже ряби не был, и вдруг откуда не возьмись волна! Взметнула плот на горб, да так, что бревна затрещали, уронила и снова поднялась.
Стрелы посыпались огненным потоком. А сумеют ли они запалить намокшую солому?
А плот летит по воде так. Что ни веслом, ни парусом не догонишь.
Волна же в третий раз подхватила его, подняла на гребне и с треском переломила надвое. Захлестнула водой и успокоилась. И только бревна да поленья, лениво покачиваясь, остались на водной глади.
А на берегу воцарилась мертвая тишина. Даже детвора, против обыкновения, молчала, сбившись в тесную кучку. И только чей — то старушечий надтреснутый голос вымолвил с неподдельным испугом.
— Прогневили они своего полночного бога. Отвернул он от них свой лик.
Смур помотал головой.
Воин воина, пусть даже и врага, всегда поймет.
Опять угадал Радогор. Вот он стоит по другую сторону от Ратимира. Губы поджал, стиснув кулаки, и в глазах мстительный блеск. Словно и не боги покарали ярла. А он сам разломил плот, как краюху хлеба. И холодом от него наносит, хоть кутайся.
Взрыв отчаяния потряс души северных воинов. Не было еще такого не при их жизни, не на памяти, да, пожалуй, и на памяти их отцов и дедов. Иначе бы, хоть отголоски, а долетели бы. И не просто воина отвергли боги, ярла, о котором скальды поют песни и слагают саги.
Понурив голову и боясь смотреть в лица людей. Они молча, пошатываясь, как от крепчайшего эля, направились к своей лодии. А люди все не расходились, не сводя глаз с того места, где река поглотила ярла.
— Велики же грехи на них, коли подобно камням ушли на дно.
Все тот же старушечий голос, определил воевода.
— А другим теперь, как жить? Одной ватагой ходили. Эвон как их сразу всех к земле придавило.
— Жить одно. А умирать без всякой надежды совсем другое.
В голосе и злорадство и жалость. Все перемешалось, как квашня под бабьей мутовкой. Какой бы ни была душа, а все ж душа.
— Теперь уж вовсе одичают, коль узнали, что и умереть им, как все люди умирают, не доведется.
— А, может, и нет. Смерть, она кого хочешь заставит задуматься, когда строго на строго в глаза заглянет, да душу разом и перевернет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
