Вы сами видите. Уходят в горы не богатые, не помещики и купцы, нажившие миллионы в дни народных бедствий, не гордые губернаторы, а простонародие, трудовые казаки и крестьяне со служилым, вышедшим из народа офицерством. Как и вы, мы ищем в горах последнее убежище, где спасти нашу свободу, ибо над нами, как и над вами, не может быть иной власти, кроме власти народа.
Почему же ваши вольные отряды нападают на нас? Почему вы встречаете нас как врагов, а не как родных братьев — сынов той же несчастной Матери — Родины? Между тем ничто не должно разделять нас, ибо у нас всех одни цели: мир, земля и воля, народная власть в лице Всероссийского Учредительного Собрания.
Мы зовем вас на примирение, на братский боевой союз против самодержавия всех захватчиков народной власти будь ли они цари со своими в золотых мундирах холопами, помещиками и капиталистами или комиссары с коммуной, чрезвычайками и наемными убийцами. Мы верим что с нами будет и та крестьянская Русь, которая в рядах красной армии была вовлечена в борьбу против нас. В братстве нашего оружия — залог народной победы в борьбе за хлеб, мир, землю и свободу.
Да не будет больше среди нас ни «красных», ни «белых», ни «зеленых». Вспомним, что мы только братья, дети несчастной разоренной гражданской войной Матери- Родины.
Начальник Авангарда Донской армии Генерального штаба полковник ЯСЕВИЧ.
Типография Кубанского краевого правительства.
* * *
Шорохов лежал потом на голой земле в кустах. Очень мерз, вяло думал: "… за мир, свободу, землю… не может быть иной власти, кроме власти народа… Вспомним, что мы только братья… комиссары с коммуной, чрезвычайками и наемными убийцами…" На Дону, на Кубани коммунистов всего несколько тысяч. Прочего народа — миллионная масса. Почти вся она от белой власти отвернулась, — вот в чем правда. И воззвание полковника Ясевича ничего другого не подтверждает. Передать бы его своим. Но сможет он сделать это лишь в Новороссийске. Вот только придет туда, наверно, позже, чем придут красные".
* * *
На рассвете затрещали выстрелы. Дорога через перевал была перекрыта винтовочным и пулеметным огнем. Солдаты, казаки на этот огонь не отвечали. Бесконечно шел митинг. "Долой! Долой!" — доносилось до Шорохова. От простуды, плохой еды, он ослабел, отлеживался в затишке, благо солнце грело по-летнему. Если можно не двигаться, никто не угрожает, — ничего больше не надо.
В середине дня с гор спустились представители «зеленых», судя по одежде, обычные казаки, солдаты. У их ног белые части складывали винтовки, шашки.
Теперь-то Шорохов был свободен. Оставалось пройти сотню верст до Новороссийска — горами, степью, неприютным весенним, голым от листвы лесом, выпрашивая в селениях хоть какую-то еду, сторонясь любого человека с оружием. Кто он — белый? «Зеленый»? Бандит?..
* * *
В Новороссийск Шорохов пришел 19 марта около пяти часов дня.
Еще было светло. Одолев последний перевал, увидел сотни кораблей на свинцовой морской воде, дома у подножия гор, окружающих бухту, а потом, подойдя ближе, обозы на улицах, густые людские толпы. Всматриваться в эту картину, как-то оценивать ее, силы он не имел. Любоваться снятым в аренду домом — тоже. Заметил только: крыльцо каменное, входная дверь дубовая, ополосованная железом. Удары кулака глохли в ней, как в гранитной плите. Достучался.
— Кого бог послал? — донеслось, наконец, откуда-то из глубины дома. — Кто там?
В окошке сбоку от двери показалась круглая бородатая физиономия.
— Шорохов. Новочеркасский купец. У вас был мой приказчик.
— Приказчика-то как звали?
— Макар, фамилия Скрибный.
Дверь отворилась.
Первый этаж занимал то ли бывший магазин, то ли бывший склад. По каменным широким ступеням Шорохов поднялся в жилую часть дома. Комнаты были низкие, со сводчатыми потолками. Заполняли их массивные, темные от времени дубовые столы, лавки, комоды, поставцы, буфеты, шкафы.
Хозяин дома что-то ему говорил. Шорохов повторял, не вслушиваясь:
— Спать, отец, только спать…
СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ пришлось начать с посещения миссии. Делать это Шорохову не хотелось до крайности. Настораживало, что миссия, насколько он теперь понимал, так и не отозвалась на запросы следователя екатеринодарской тюрьмы. Иначе б его там такое долгое время не держали. А почему она это не сделала? С самого начала знали, что он сотрудник Агентурной разведки красных и пытались, тоже с самого начала, использовать в своих интересах?
Такая мысль теперь не покидала Шорохова.
Но иного выхода не оставалось. "Без денег ты личность беспомощная". Истина даже не купеческая и не агентская, всех сущих в этом мире. Если Евдокия его просьбу выполнила, деньги могли появиться.
Проталкиваясь сквозь толпу казаков, солдат, беженцев, протискиваясь между возами — улицы были заполнены всем этим, как и в Екатеринодаре, когда белые покидали его, — Шорохов, наконец, добрался до гостиницы «Французкая».
У входа помимо швейцара стояли два часовых в синих морских мундирах, в белых беретах, с винтовками у ноги. Шорохов произвел на них впечатление неблагоприятное: оборванец, изможден. Путь они ему преградили, но он, вполне сознавая свои права, бесцеремонно ткнул пальцем в грудь одного из них:
— Передай: "Пришел Дорофеев".
Минут через десять он был в рабочем кабинете "Федора Ивановича". Канцелярский стол, стулья у стен, на входной двери, на окнах плотные шторы. Утро. Врывается солнечный луч. Шторы предоставляют ему узкую щель. В комнате все равно очень светло.
"Федор Иванович" хмур. Шорохова встретил без малейшего удивления и какого-либо к нему интереса. Не поднимаясь со своего места за столом, подал конверт, который Евдокия увезла из Екатеринослава, сказал всего лишь:
— Ваши деньги.
— Здравствуйте, — Шорохов приложил конверт к груди. — И спасибо. Целый месяц сидел без гроша.
Ожидал вопроса: где сидел, как, почему? "Федор Иванович" не отозвался. Что было за этим? Замороченность из-за событий последнего времени?
Некоторое время они оба молчали.
Еще раз поблагодарить и уйти? Спросил:
— Господа Мануковы выехали?
Услышал:
— В ближайшие дни.
"Федор Иванович" ответил негромко и малоразборчиво. Шорохову показалось: говорит не разжимая зубы.
— Как Николай Николаевич?
— Плохо.
Опять малоразборчиво.
— Он в лазарете?
— Офицерский корпус на Навагинской улице. Но и у меня к вам вопрос.
В разговор он все же втянулся.
Шорохов ответил:
— Готов служить.
— Дом на Слепцовской улице ваша собственность?
— Аренда. С преимущественным правом купить.
— А в случае прихода красных?
— Кто сейчас это знает?
— В этом вы правы, — согласился "Федор Иванович".
Снова молчали.
Слегка поклонившись, Шорохов вышел из кабинета. Все было ясно. Про дом на Слепцовской миссия узнала из допросов в Екатеринодарской тюрьме. Тогда узнала и о сводке для Агентурной разведки, о Записи Моллера. Каким же еще мог быть их сегодняшний разговор? Чего теперь ему ждать? Пулю в затылок, как Чиликину, Буренцу, Манукову? Удара прикладом, как тому парню на станции Пологи, который качал рычаг на дрезине?
* * *
В лазарет на Навагинской улице Шорохов в этот день не пошел. Надо было прилично одеться. Чувствовать себя не таким усталым. Но прежде всего разыскать Моллера-старшего. Таможенный чиновник. Может знать в Новороссийске ли генерал Постовский, а если уехал, то куда. Притом распросы Моллера-старшего ничем нежелательным не грозили. Из-за одного этого следовало начинать розыск с него.
В таможенной конторе Моллера-старшего он обнаружил без чьей-либо помощи. Над одним из канцелярских столов возвышался длинный, узкогрудый, усатый, схожий всеми чертами лица с Генрихом Моллером человек.
— Здравствуйте, — смело обратился к нему Шорохов. — Я друг вашего брата.
— Наконец-то! — вскрикнул Моллер-старший и откинулся, хватая ртом воздух. — Хоть какая-то весточка. Мама каждый день спрашивает: "Что там поделывает крошка Генрих?"
— Не крошка, а коломенская верста, — сказал Шорохов.
— Да, — радостно подхватил Моллер-старший. — Но где он сейчас?
Шорохов не ответил. Моллер-старший восторженно продолжал:
— Но где вы с ним познакомились? Да что я! Где он теперь?
— Познакомились мы в Батайске.
— Но это совсем близко! И не может заехать? Хотя бы прислать письмо. Мне, в конце концов, что! Я сам не люблю писать письма. Наверно потому, что каждый день много пишу на службе. Но — мама!.. Младший сын. Весь свет в окошке. Он и в самом деле очень приятный, порядочный человек. Но знаете ли, он еще и прекрасный пианист. Он вам говорил? Возможно, даже играл.
— Нет.
— Поскромничал. Или не было случая. Сумасшедшая жизнь, понимаю. Но — редчайшая музыкальная память. Превосходный импровизатор. Отсюда поразительная особенность. Выучить любой иностранный язык ему ничего не стоит. Да-да! Лишь какое-то время послушать, как на нем говорят. Вы сказали: «Батайск». Батайск сейчас в руках у красных.
