С помощью Вовы и Димы он вытолкал машину за ворота. Потом сел за руль, и близнецы сперва затолкали машину на горку, а потом спихнули под уклон. Горка была не то чтобы крутая, но длинная, и у машины был шанс разогнаться. Опять ничего не вышло. Мотор не подумал даже чихнуть; машина долго катилась в траурной тишине, Миша сперва суетился, потом перестал, только смотрел на дорогу перед собой и повторял себе под нос:
– Что же ты делаешь, Рома… Что же ты, зараза, творишь… «Рому» начало трясти на колдобинах, и Миша притормозил. Так. Вернулись, откуда пришли. Несколько дней назад Миша радовался, когда сдохшую «тачку» удалось закатить во двор. Теперь «Рома» снова стоял посреди проселочной дороги, по которой волей судеб почти не ездят машины. Берегут соляру. Миша выбрался из машины и сел на обочину. День прошел в ожидании; пропылил бензовоз и не остановился. Не остановился грузовик с коровой в кузове; облепленный грязью старинный «бобик» внял Мишиным жестам и притормозил, но помочь не смог. Водитель покопался у «Ромы» под капотом и отступил:
– А, старье, оно отчего хочешь заглохнет… И аккумулятор, кажется, сел… И вообще… «Бобик» торопился, и потому отбуксировать «Рому» взялся только до хутора. Близнецы молча открыли перед Мишей ворота. Смеркалось. Где-то в лесу хлопали крылья. Закричала птица – далеко, но прочувственно. Возможно, ее выследили и теперь ели. Анатолий сидел за столом и пил. Миша впервые видел его за рюмкой – кажется, даже на поминках Прокофьевны двухметровый хозяин хутора только пригубливал.
– Садись… не бойся, поить не стану. Самогон дрянной… Миша сел на край скамейки. Есть хотелось до головокружения. На блюде веером лежали маринованные огурчики, ломтики ветчины, хлеба, сыра.
– Ешь… Следовало, наверное, отказаться – но Миша не смог.
– Странный ты парень, – Анатолий вздохнул. – Беспомощный. Простого дела сделать не можешь. Как только твоя баба за тебя идет? Миша задержал дыхание – и не поперхнулся. Как можно тщательнее прожевал соленую ветчину.
– Надоел ты мне, а выгнать жалко, – пробормотал Анатолий. – Ладно, отдавай месяц жизни. Заведется твоя тачка. Только идиотизм это – жизнь на железо менять. Ну?
– Берите месяц, – сказал Миша, давясь хлебом. – Мне не жалко. Хотел добавить «вы мне тоже надоели», но не стал. Анатолий опустил на стол тяжелый кулак, так, что подпрыгнуло блюдо:
– Ладно. Иди! Заводи! Миша поморщился. Но встал, сунул руки в карманы, побрел к машине. Сам не зная зачем. Через темный двор, по траве, по росе, так что заскорузлые уже кроссовки сделались тяжелыми, как два ведра воды… Закричало небо. Уже знакомая ледяная иголка нанизала Мишу на себя, так, что болезненно поджался живот, и захотелось срочно посидеть в кустах. Миша споткнулся и упал на четвереньки. И крик ушел. Джинсы промокли, но, по счастью, только на коленях. Скрежеща зубами, Миша поднял грязный кулак и погрозил ночному небу. Чертовы совы… если это, конечно, сова… Альфа-Ромео молочно светился в темноте. Миша бездумно открыл дверцу, сел за руль, обхватил себя за плечи. Чертов сон… проснуться бы… Автоматически повернул ключ. Тик-тик-тик… Трррррр! С полоборота завелся мотор. Запрыгал руль, вся машина затряслась, требуя движения, газа, скорости. Мишина рука испуганно дернула ключ обратно. Мотор послушно замолчал. В салоне воняло выхлопным дымом. Трясущейся рукой он повернул ключ снова, будто юный взломщик, впервые идущий на дело. Мотор подхватился на второй секунде. Мотор работал, приглашая в путь, а Миша сидел за рулем, и долгих десять минут чувствовал себя мальчиком, выигравшим в лотерею билет в Париж. Потом вылез наружу. Мотор работал; машина нетерпеливо тряслась. Скорее забрать свой рюкзак. Кинуть на заднее сидение… Не ждать утра, тогда к полудню он будет уже дома… Он споткнулся. Замедлил шаги. Остановился. Пошатывась, вернулся к машине. Мотор работал. Миша оглянулся – туда, где покачивалась среди веток единственная голая лампочка, где сидел за дощатым столом очень высокий сгорбленный человек, причем бутылка мутной жидкости перед ним опустела наполовину. И пришел страх. …Воющая «Скорая помощь», плитки больничного пола, и на нем раздавленный шприц. Темная лужица. Башня-капельница, серый в трещинах потолок. Все… Мотор работал.
– Да заткнись ты! – Миша повернул в гнезде ключ; стало тихо-тихо, только комар, залетевший в машину и уже нанюхавшийся выхлопного дыма, жалобно звенел под ветровым стеклом. Миша испугался, что мотор умолк уже навсегда и чудо убито. Новый поворот ключа. Тик-тик-тик. Р-ррррр! Миша закусил губу и побрел к дому. Где-то на полдороги у него потемнело в глазах.
* * *
– Ты дыши, – сказал Анатолий. – И голову держи повыше. И просто спокойно посиди. Вот так. Миша пил холодную, до ломоты в зубах, воду. В воде плавали шестьдесят капель валерьянки.
– Ехать в ночь тебе не надо. Въедешь в колдобину, разобьешь рыдван до состояния хлама… он и так, правда, хлам. И не берись больше за такую работу. Найди чего-нибудь поспокойнее. Миша послушно кивнул, отчего голова закружилась с новой силой. Анатолий принял из Мишиной руки опустевший стакан. Валерьянка воняла на всю комнату.
– А есть такие, которым все пофиг, – тихо сказал Анатолий. – Жили-жили, померли… Пока молодой. Всего хочется. Жизни много, – он засмеялся. – Так? Миша проглотил слюну.
– Не бойся, – Анатолий усмехнулся. – Я пошутил спьяну. А у твоей тачки контакты окислились… Наверное. Нет, ты не дергайся, ТЕПЕРЬ она будет заводиться. Безотказно. Миша сжал зубы. Страх не отпускал. Страх непоправимой ошибки.
* * *
Тридцать дней – это ведь не тридцать лет, правда? Миша выехал на рассвете. «Рома» завелся с полоборота. Поднималось солнце. В приоткрытое окно дул лесной ветер, в жизни не знавший ни выхлопов, ни гари, и к его запаху упоительно примешивался дух живой, исправной машины. Миша вырулил на шоссе. И вдавил педаль в пол, наслаждаясь скоростью ради скорости. Движением ради движения. А потом испуганно притормозил. Снизил обороты, охотно пропуская торопыг, без сожаления провожая взглядом сиюминутных победителей, которые доберутся до цели раньше. По крайней мере, сегодня. А он, Миша, слишком любит жизнь. Опять-таки сегодня. А вчера ему было страшно из-за проданных тридцати дней. Но тридцать дней – это не тридцать лет… а в жизни так много соблазнов. И больше нет ничего непреодолимого. Стоит только однажды вернуться.
Слепой василиск
Когда грохнуло в третий раз на полигоне, село наше переселили в предгорья – от прежних мест подальше. Подъемные выдали, обустроиться помогли, в общем, не все так плохо, хотя чужое место – оно чужое и есть, и прежняя хата нет-нет да и снится…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
