свои собственные истории начнем пересказывать, — вздохнув, заключила Дуня, — то не будет в них ни блеска, ни трагизма. Одна банальность.
Генри печально согласился с ней.
— И все-таки немного остроты вашей истории не повредило бы.
— В ней и есть острота.
— А именно?
— Подруга, с которой я учинила заговор и которая привезла с собой мистера Фукса, чтобы возложить его к моим стопам, и есть руководительница туристической группы.
— Леди Штанци?
Генри поперхнулся виски, кинул взгляд на Дуню и приоткрыл рот, что сразу лишило его лицо привычного налета аристократизма.
— Да, Никола — моя подруга, — Дуню рассмешила реакция Генри. — Большего сюрприза вам я, кажется, не могла преподнести.
— И все-таки он остается верен своему типу, — пробормотал Генри. — А дальше? Хотите благородно уступить его своей подруге или будете бороться за него?
При этом выражение лица его было таково, словно он собрался вводить в боевые действия свою личную армию.
— Пусть решает моя подруга, — ответила Дуня, — Я доверяю ей…
Генри вопреки своим правилам налил себе еще виски — третью порцию! — подлил немного Дуне и заявил:
— Либо вы невероятно великодушны, либо…
— Что именно?
— Либо он вам безразличен.
Дуня, возражая, попыталась объяснить: конечно, он ей не безразличен, ведь это «ее Тео», не правда ли, еще с ранней юности… О другом мужчине вообще не может быть и речи, она уже в этом убедилась, не стоит о них даже говорить, только время терять, с ними неинтересно и скучно. Но Тео — он был первой любовью с муками и почти физической болью, страданиями от тоски, ревности и вожделения. Вот как это было.
Генри внимательно слушал. Взгляд его блуждал по стене, где висел портрет Вильяма, его первой большой любви, со скептическим выражением лица. И потом он сказал:
— Дуня, вы любите юность, вашу юность, любите воспоминания, но не мистера Фокса.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — сердито возразила Дуня, с шумом поставив бокал на стол. С нее достаточно и скотча, и дружеских замечаний пожилого господина, сравнивавшего свои чувства с её. — Я не могу представить себе жизни без профессора Теобальда Фукса. Поэтому я и хочу выйти за него замуж. Но если он передумал, я буду великодушна.
— В любви великодушие самое глупое, что может быть, — презрительно заключил герцог.
В этот момент зазвонил телефон на столике рядом с ним. Генри вздрогнул, снял трубку и передал Дуне:
— Наверняка это вас!
Это была Никола. Она звонила из Лидса, где группа остановилась на ночь перед возвращением на родину.
Генри удобно откинулся на спинку кресла, скрестил руки и слушал. Он устал от поездки верхом и долгих разговоров. Любовные истории всегда утомляют, независимо от того, сам ты их пережил или выслушал от кого-нибудь. Кроме того, разговор с Дуней всколыхнул его воспоминания, разворошил его прошлое. Прошлое восстало как затонувший город Бридждун из небытия, ожило, он мог ощущать и осязать его. Но фонари погасли, и он почувствовал себя разбитым.
Генри напряженно вслушивался: Дуня долго разговаривала с леди Штанци. К сожалению, он не все мог понять.
В конце разговора Дуня сказала:
— Никола, поступай так, как тебе хочется, действительно хочется. А что я больше всего ненавижу, так это отречение из благородных побуждений, да к тому же из-за меня. Это меня только обяжет, и мне придется постоянно повторять себе: ты должна быть снисходительна к ним обоим, о небо, да разве они не из-за тебя расстались? Великодушие вас объединяет, делает вас ближе, окружает ореолом святости. И такое дружное отречение порождает комплексы, а жертвой становится тот, ради кого жертвуют. Прости, дорогая, но эта роль не для меня. Говорю без горечи. Ты всегда поступаешь правильно, что бы ни делала.
Она протянула Генри трубку, чтобы он положил ее на рычаг, вздохнула и сказала:
— Сегодня мистер Фукс придет к ней.
— К леди Штанци?
— В ее комнату. Он хочет с ней поговорить.
Она не знает, как ей поступить, но больше всего ей хочется сказать ему правду.
— Какую правду?
— Что я ее к нему приставила, как она выразилась. Что она с самого начала принимала участие в розыгрыше в виде ловушки. Я просила ее не говорить этого, ведь теперь это не играет никакой роли, он все равно разозлится и на нее, и на меня. На нее даже, наверное, больше.
— Но, может, это и хорошо — или нет? — Генри лукаво улыбнулся и поднял бокал. — Cheers, my dear [47], - выпил, облизнул губы и торжественно вопросил: — А если они сегодня ночью лягут вместе в постель?
— Генри, — воскликнула Дуня, — что за некорректное замечание!
— Правда не имеет другого достоинства, кроме того, что она правда, — философски изрек Генри.
— Очень мудро, прямо хоть в печать! — Дуня опорожнила бокал, надеясь, что фарфор простит ее за то, что она так мало уделяла ему сегодня времени. Затем поднялась, почувствовав, что нетвердо держится на ногах. — Спокойной ночи, Генри.
И вдруг ощутила искреннее сострадание к пожилому, сидевшему перед холодным камином в своем огромном древнем замке человеку, который ничего не имел, что было бы дорого его сердцу, кроме портрета на стене, да нескольких книг, содержание которых его не особенно интересовало.
Дуня присела перед ним, положив руки на его колени. Мимолетом подумала: Боже, что за старомодная поза! И оба долго смотрели в глаза друг друга. Генри гладил ее лицо.
— Не ждите долго своего Бридждуна, — попросила она.
— Сегодня я уже видел его, — ответил он, с любовью взглянув на скептически смотревшего со стены Вильяма. — Он появился и вновь исчез. — И, улыбнувшись, добавил: — На следующую тысячу лет.
— Оставим его в покое.
Она поцеловала герцога в щеки, худые и дряблые. Затем вышла в длинный темный коридор, проходя, задела столик с розами из дорогого шелка, стоявшими в изумительной фарфоровой вазе «Трогать воспрещается!» и даже застонала, вцепившись в эту вазу, чтобы не уронить.
— К черту все эти странные затонувшие города — фонарик был бы сейчас уместнее!
Но Генри уже ничего не слышал. Он крепко спал в своем кресле.
КАК НА КОШАЧЬИХ ЛАПКАХ
Складывалась довольно нелепая ситуация.
Николе не следовало позволять себя втягивать в это! Поначалу она нашла историю забавной, когда позвонила Дуня и рассказала о расстроенной свадьбе, Черном Замке и герцоге Леноксе. И об обиженном женихе.
«Тео не может себе этого представить, о Боже, мы всю жизнь ждали, а теперь он оскорбился из-за пары недель! Да, он мне нравится, я даже люблю его, но ведь в моей жизни есть и
