- Насчет Марана Брумерус ничего не говорил?
- Об этом у нас не было разговора, - ответил адвокат.
У Гроля испортилось настроение. Он проворчал:
- Высадите-ка меня у выезда на Нюрнберг. Грисбюль, надо надеяться, не настолько потерял голову, чтобы не заметить меня.
Весь остаток пути они молчали.
11
«Мерседес» и в самом деле показался уже через несколько секунд. Посадив Гроля, Грисбюль быстро набрал скорость. Ему явно доставляли удовольствие крутые повороты. Комиссар отметил это с досадой. Ассистент, кажется, тоже совершенно забыл о цели их поездки, его тоже опьянила машина.
- Я собирался, - сказал Гроль, держась за петлю над своим сиденьем, - представить вас к досрочному повышению. - Он пожалел об этой фразе, она была ошибкой: от приятного удивления Грисбюль с такой силой нажал на тормоз, что комиссару пришлось отвесить два поклона, а тряски он не любил. Он тут же поправился: - Но боюсь, что мне придется отказаться от своей затеи, Грисбюль, - сказал он, - вы же обалдели от этой машины!
Молодой человек проглотил обиду: он знал, что старик прав. Поэтому он ничего не ответил и, молча приняв упрек, начал наконец шевелить мозгами.
Гроль терпеливо ждал, он знал Грисбюля, он был уверен: тот опомнится!
Ассистент глубоко вздохнул, он взглянул на старика и сказал:
- Я записал все данные!
Он вытащил из нагрудного кармана блокнот и передал его Гролю.
- Последняя страница, - сказал он.
Гроль полистал блокнот. Он помассировал свою лысину, читая заметки Грисбюля. Потом закрыл глаза. Он обдумал конструкцию, над которой просидел всю минувшую ночь: вот она, одна из недостававших опор. Комиссар взглянул на ассистента и заметил его неестественный румянец. Он обидел молодого человека сильнее, чем того хотел. Поэтому он сказал:
- Когда я читал рассказ Метцендорфера, меня заинтересовали не его поездки во Франкфурт и в Пассау. Мне бросилось в глаза, что, возвращаясь с адвокатом из Бернека, Брумерус залил в бак восемнадцать литров бензина. После какой-то реплики заправщика Брумерус заявил, что наполнял бак бензином утром того же дня, когда известил телеграммой о своем приезде. Мне это показалось несообразным. У Брумеруса была привычка заливать бак до краев. Но на несколько километров до Бернека и обратно он никак не мог израсходовать восемнадцать литров. - Он усмехнулся. - Брумерус - человек ловкий. Я мог ждать от него любой увертки. Но по собственному его заявлению, он всегда точно соблюдал сроки техосмотра. К тому моменту, когда они остановились у заправочной станции, его машина, по свидетельству Метцендорфера, прошла тринадцать тысяч семнадцать километров. Техосмотр, как подтвердилось сегодня, состоялся в Мюнхене точно в срок, после двенадцати тысяч. Тысяча с лишним километров никак не соответствуют пробегу Мюнхен - Штутгарт - Бернек и обратно, до заправочной станции, зато почти в точности составляют расстояние Мюнхен - Бернек - Штутгарт - Бернек и обратно, до заправочной станции. - Гроль услышал взволнованное дыхание ассистента. Он усмехнулся и спокойно сказал: - Все это говорит за то, что вторым лицом на даче был Брумерус. Но ему ничего не стоит сказать, что заправщик ошибся, что несколько сот километров набежали в разъездах по Мюнхену и по Штутгарту. К тому же у него есть алиби.
- Алиби? - спросил Грисбюль. - Надо проверить, насколько оно твердо.
- Вы это и проверите, - определил Гроль. - Завтра поедете к Брёзельтау в Штутгарт, где Брумерус якобы тогда ночевал.
- Но если Брёзельтау поддержит его, - задумчиво сказал ассистент, - дела наши плохи. А Брёзельтау зависит от Брумеруса.
- На этот случай, -ответил комиссар, - у нас есть на даче наживка, которая его приманит, и приманка эта не только отрезок времени между восемнадцатым и девятнадцатым октября. Эта наживка - календарь, который находится на даче.
Грисбюль вспомнил. Он быстро сказал:
- Но пометки «ММ» нет на листке того дня.
Гроль зажмурил глаза и лишь после долгого молчания медленно сказал:
- Конечно! Брумерус ясно заявил, что делал эти заметки всегда после визитов Маргит Маран. Но наше указание заставит его задуматься, и он уже не будет уверен, что не оставил каких-нибудь других, выдающих его пометок, если вторым лицом на даче был действительно он. Однако, - прибавил он быстро, - ошибаюсь я или нет, покажет лишь будущее.
Лиса - зверь хитрый и смелый, пойдет ли она в ловушку? Комиссар слыхал, что иные лисы отгрызали себе лапу, попавшись в капкан. Они предпочитали ковылять на трех лапах, но не лишаться свободы. Гроль не сомневался, что их лиса принадлежит к этой породе.
Грисбюль молчал. он ехал уже по городу, в гуще машин, улицы были узкие, опасности грозили со всех сторон, его внимание было напряжено.
- Как вы поступите с вашим лоскутным ковриком? - услышал он равнодушный вопрос комиссара.
- Минуту, - сказал ассистент, - я оставлю его в Байрейте. Если кто-нибудь оплатит мне лак…
Он сделал неопределенное движение рукой; старая машина для него больше не существовала, и Гроль представил ее себе ржавеющей на свалке металлолома или, если ее там не примут, на дне какого-нибудь ущелья - с оторванным щитком номерного знака.
Он вздохнул и легонько погладил волнистые поля лежавшего у него на коленях сомбреро. Такова нынешняя молодежь, думал он, у нее нет никакого уважения к старости!
12
Шестнадцатого октября ассистент поехал на «мерседесе» из Нюрнберга в Штутгарт. Все оказалось не так, как он представлял себе. Дом на Хюнерштиг, 16, где жил Петер Пауль Брёзельтау, вовсе не походил на обитель поэта в духе картин Шпитцвега *, это была одна из вилл, составлявших узкую улицу в лучшем жилом районе Штутгарта, в горной его части, неподалеку от леса.
Петер Пауль Брёзельтау занимал половину первого этажа - очень большое помещение с открытым проходом в меньшую комнату, а также часть коридора с дверями, как решил Грисбюль, в ванную и кухню. В обеих комнатах, которые он увидел, обращали на себя внимание темные, мореные полки, уставленные без разбора огромным множеством книг, а также большое число кушеток, служивших явно ложами и для супругов - Брёзельтау был женат, но детей у него не было, - и для гостей, и для двух такс, Матильды и Мехтильды. У Грисбюля зарябило в глазах и от множества плакатов, приколотых канцелярскими кнопками ко всем открытым плоскостям стен.
И о творческих проблемах Брёзельтау поначалу вовсе не говорил, гораздо больше занимала подвыпившего писателя постоянная вялость его кишечника. Об этом он подробно поведал Грисбюлю. Такое стихийное доверие объяснялось, вероятно, тем, что Грисбюль вывел сочинителя, как тот выразился, из «временного затруднения».
Позвонив у двери, ассистент услыхал лишь невнятные звуки, разобраться в которых не смог. Затем послышались нетвердые шаги и мужской голос, споривший с двумя таксами. Они наперебой высовывали мордочки из щели двери, каковую Брёзельтау наконец отворил. Грисбюлю трудно было вставить слово между вопросами Брёзельтау и его тщетными попытками прищемить дверью собачьи мордочки. В конце концов, выбившись из сил, Брёзельтау впустил ассистента в большую комнату, где тот прежде всего увидел опрокинутое и колченогое кресло; легкий запах спиртного, исходивший от Брёзельтау, прояснил обстановку.
Вдруг Брёзельтау принялся сокрушенно обшаривать свои карманы. Он извинился, что не может предложить даже сигарет. Киоск, правда, открыт, но сейчас он, Брёзельтау, как раз без денег. Глядя при этих словах в упор на Грисбюля, он наконец остановился. Это было удивительно: человек, так сказать, подвижной, Брёзельтау, разговаривая, непрестанно сновал по комнате, хватал с полки книги и ставил их тут же на другое место, сгонял с кресла одну из такс и тут же сажал в него другую, хватал погасшую трубку и уносил ее в соседнюю комнату, чтобы, освободив свой и так-то не умолкавший рот, тут же вернуться и продолжать тараторить.
Ассистент извлек две марки и протянул их Брёзельтау. Небрежно взяв их, тот сразу завел речь о коньяке, которого также не было в доме, и Грисбюль подумал, что зато в желудке его собеседника коньяку предостаточно. Тем не менее ассистент достал бумажник. Брёзельтау мгновенно исчез в передней. Грисбюль облегченно вздохнул, поднялся и с любопытством осмотрел комнаты. На одной из полок он обнаружил детективы, переведенные Брёзельтау.
Позднее, когда Брёзельтау говорил о литературе, Грисбюль так и не уразумел, почему тот переводил: потому ли, что ему нравилось какое-то произведение, или потому, что ему нравился какой-то издатель. Всех издателей Петер Пауль Брёзельтау считал идиотами, и ассистент не мог ему возразить, поскольку ни с одним издателем не был знаком.
Грисбюль устроился на кушетке; он устал, он закрыл глаза, он слышал, как говорит Брёзельтау, но уже не воспринимал смысла его слов. Он только удивлялся, почему Брумерус выбрал себе в друзья такого болтуна. Никакой особой реакции не вызвало и у Брёзельтау это имя, когда он, Грисбюль, тоже якобы друг Брумеруса, попросил у писателя разрешения переночевать у него, поскольку, мол, ни в одной штутгартской гостинице свободных номеров нет. Гроль посоветовал ассистенту не начинать сразу допроса; который озадачил бы Брёзельтау, а сперва завоевать его доверие каким-нибудь бесхитростным способом. Тот без раздумий согласился его приютить, но Грисбюлю показалось, что в доме Брёзельтау случайные постояльцы - дело само собой разумеющееся, привычный для хозяина источник денег на сигареты и коньяк.
