Но даже и тут немецкие коншелы сохраняли еще столько власти, что две недели спустя выместили свою злобу на двух пламеннейших вождях чешского люда, выдав в руки палачу моего отца и...
Ян не окончил фразы, потому что пан Броучек от испуга уронил на пол ложку с вкусным соусом к лососине.
- Как так? Твой отец был... был казнен? - с трудом произнес он.
- По приказу коншелов он был семь лет назад обезглавлен вместе с Ченеком, кройщиком сукон. [ Эти слова подтверждают мысль Томека о том, что Ян Ортлов от Белого Колокола, иначе Домшик именуемый, и Ченек - кройщик сукон - были обезглавлены "неизвестно за какие вины, право или неправо им приписываемые, но похоже, что отчасти и из соображений партийных, а может быть, и по причине межнациональной вражды. Судя по именам казненных, оба они были чехи". Читатель, который, конечно, верит Янеку от Колокола, уберет все эти "похоже", "может быть", "отчасти" и прочив оговорки осторожного историка. Прим, автора,]
"Ну и в семейку я попал!" - ужаснулся гость, и ему тут же пришло в голову, что на нем одежда казненного. Он вздрогнул всем телом от страха и отвращения, и уже казалось ему, что он видит кровавые следы на своем средневековом платье.
Однако Домшик продолжал: - Он умер мученической смертью за свою приверженность учению Гусову и языку чешскому. Я свято храню как дорогую реликвию платье, окропленное дорогой кровью, которое мы совлекли с тела, для погребения нам выданного.
- Так эта одежда не с него? - перевел дух пан Броучек, все еще судорожно сжимавший края епанчи, будто собирался сорвать ее с себя и зашвырнуть подальше.
- Отнюдь. Эта принадлежала моему деду. Но одежды покойного отца моего тебе бы и не подошли! он был крупный, как я.
Помолчав, Янек от Колокола снова заговорил:
- Сей мерзкий поступок был концом немецкого господства в Праге. Король Вацлав прогнал всех тогдашних коншелов, и с той поры чехи обрели преимущество и в магистрате Старого города. Когда же после сожжения магистра Яна народ чешский воспламенился гневом против его врагов и цосле кончины короля Вацлава поднял оружие на Зикмунда, тут немцы пражские толпой бросились вон из Праги, к Зикмунду, в надежде вернуться в захваченный город с королевскими войсками и снова возложить тяжкий ярем на порабощенный народ; однако и тех, что остались, кроме горстки принявших учение Гусово, нам пришлось выдворить из города, чтобы не было среди нас тайных и явных приспешников врага. Теперь они там, в королевском лагере, аки волки жадные, ожидают минуты, когда вслед за крестоносцами смогут ворваться в покоренный город - лежащую в развалинах, мертвую Прагу, но я твердо верую и уповаю, что бог справедливый защитит нас и обратит в прах все их надежды!
Опорожненная тарелка избавила пана Броучека от продолжения пресного и скучного разговора. Мандалена опять осведомилась у гостя, вкусна ли еда, и он с жаром нахваливал ее кухню, а в подтверждение своих слов накладывал себе, сколько вмещалось в тарелку. Но про себя он не мог не пожаловаться: "этот полоумный сумасброд чуть было совсем не отбил у меня аппетит. Надо же разглагольствовать за едой про палача и обезглавливание!", а исключительно приятный вкус кушаний и напитка вскоре вернул ему хорошее настроение.
И когда вслед за тем девица с нежной улыбкой предложила гостю, очевидно, десерт: на выбор пироги, рогульки с начинкой, конфеты из Рудольфовой аптеки "У лилеи" (тогда конфеты продавались в аптеках) и некую "вармужу" - он был уже в таком размягченном состоянии, что даже сумел произвести на свет несколько галантных фраз: "Я не любитель сладостей, но вам не могу отказать. Ну что ж, возьмем хотя бы этой вармужи. Она выглядит чертовски привлекательно".
- Это из яблок и других фруктов, - объяснила Куночка.
- Истинная манна небесная! - гость был в восторге.- Это вы сами готовили, барышня?
- Кто? Что ты говоришь?
- Это ты сама стряпала? - нерешительно поправился гость, удивляясь про себя: "Подумать, сколько в девятнадцатом столетии нужно времени и всяких экивоков, чтобы добиться сладкого "ты", а здесь на ты совсем натурально, с первой же встречи!" Ах, волшебство женской красоты! От тебя не защитит ни мантия философа, ни власяница аскета, ни рубище нищего, ни седины старца ты всепобеждающее; ничто, ничто в мире не устоит перед тобой! - так почему бы нам не признаться, что "ты" покорило и пана Броучека - наперекор его устоявшемуся образу жизни и почтенному возрасту, наперекор всем опасениям и беспокойствам, которыми окружило его это темное и варварское средневековье!
Ставя миску с "вармужей" опять на стол, девица ненароком коснулась ручкой руки гостя, и это коротенькое теплое прикосновение воспламенило его кровь.
Сладкий вкус "вармужи" соединился с чувством еще более сладостным, глаза его блаженно прижмурились, а в мозгу сплетался причудливый узор из радужных мыслей: "Старик, правда, изрядно взбалмошный, и история с ее дедушкой также мне совсем не нравится, но она же в том не виновата. А девица хоть куда, красивая, здоровая, ласковая, умеет стряпать и хозяйство вести, не то что наши жеманницы, обученные лишь бренчать на фортепьянах. К тому же единственная дочь... И дом солидный, трехэтажный, крепко построенный, хотя, конечно, по старинке и запущен просто срам; но если настелить новые полы, побелить и окрасить комнаты, с наружной стороны сбить все эти глупости и выкрасить фасад в какой-нибудь веселенький цвет, то-то будет дом-красавчик среди всех этих древних голубятен. Лишь бы только кончилось поскорей это восстание. Если мне на роду написано остаться в пятнадцатом столетье, кто знает... кто знает, что мне суждено тут сотворить... Я не очень-то ведь стар... Мундшенкирня тоже дело неплохое... Гм-гм..." От приятных дум его отвлек голос Домшика:
- Если ты насытился, милый гость, пойдем теперь в город.
Хотя пан Броучек и был сыт, ему совсем не хотелось вылезать из-за стола, чтобы променять это милое общество на дикую гуситскую Прагу.
В эту минуту весьма кстати его сотрясло громогласным чихом, и, поднимаясь, он сказал: - Да, вот вам результат сквозняка в коморке схватил насморк. Пожалуй, будет лучше, если я oстанусь дома и еще немножко пропотею в постели.
- Ты опять принимаешься за свои неуместные шутки? Да будет тебе ведомо - мы с минуты на минуту ожидаем рещагощего сражения. Жижка, расположившись на Витковой горе, разрушил замысел короля взять Прагу в кольцо я задушить ее голодом. Я говорил тебе, что у нас нынче все дорого и многого на рынке не купишь - но xлеба и прочих обычных вещей (кроме соли) у нас в достатке, а вот войско крестоносцев страдает от нехватки и самой необходимой пищи. Потому Зикмунд не сегодня так завтра непременно предпримет атаку - и, чтобы отразить ее, надобна будет помощь каждого; а ты хотел бы лениво нежиться в постели? - сурово проговорил Домшик, и слова его падали словно ледяной душ на разгоряченного любовными мыслями гостя.
Он уже почти не обратил внимания на прелестную Куночку, что с приветливой улыбкой опять поднесла ему медный таз для омовения рук.
Когда краткой молитвой они завершили обед, Домшин отвел гостя в сторону и проговорил, указывая на оружие, развешанное но стенам: - Возьми себе какое хочешь, у меня тут богатый выбор.
О боже, как отличался этот выбор от того, что ему было только что предложено: вместо аппетитной "вармужи", пирогов и рогулек взирали на пана Броучека страшные орудия войны, на которых там и сям виднелись - но крайней мере так ему казалось - следы засохшей крови.
Пред вх грозным блеском пан Броучек невольно отступил и cтал говорить заикаясь: - Но, может быть... может быть, мне разрешат прислуживать в госпитале, где раненые, или... или... писать в какой-нибудь воинской канцелярии - у меня довольно красивый почерк...
- Нынче надобны нам лишь эти перья, - с ударением сказал Домшик, стукнув по рукояти своего меча.- А за ранеными у нас ходят женщины и девицы, это не работа для мужчины. Итак, выбирай - может, этот буздыхан?
И он так решительно принялся вращать в воздухе булавой с длинными железными шипами, что пан Броучек в испуге отскочил.
- Нет-нет, благодарю,- выдавил он из себя,- а то я еще сам уколюсь!
- Ну, тогда этот арбалет - если ты добрый стрелок.
- Да нет, я в жизни и воробья не подстрелил.
- Так, может, меч?
- Ой, мне не хотелось бы волочить такую тяжесть - да я его и не подниму.
- Ну так скажи, что ты хочешь! Бери вот эту сулицу.
- Ну, бог с тобой, давай ее, так и быть,- вымолвил с меланхолическим вздохом пан Броучек, принимая длинное копье с железным наконечником и двумя крюками под ним. Оно казалось менее грозным, потому что напомнило ему самое безобидное оружие на свете: алебарду ночного сторожа.
- Не хочешь ли панцирь и шелом? - осведомился его мучитель.
- Еще мне не хватало париться в железном котелке! Достаточно и этого капора.
- Кольчугу я тоже оставлю дома, но шелом мне пригодится,- рассудил древний чех и заменил свою шапку округлым шлемом.
