С Лайонелом об этом тоже не поговоришь. С ним вообще нельзя говорить ни о каких серьезных проблемах. Говорить о проблемах – значит просить или, во всяком случае, надеяться на помощь в их решении. А это как-то неэлегантно, не сопрягается с возвышенным и философским подходом к жизни. Более того, это мелочное, просто даже искательное какое-то занудство. Да и не относятся бытовые тревоги и всякие обычные чувства к тому, о чем ему интересно слушать. Он предпочитает, когда рассказывают о вещах совершенно сногсшибательных и невыносимых, но чтобы с ними тем не менее справлялись, причем с веселой улыбкой.
Однажды она уже поведала ему кое-что, о чем не пришлось бы когда-нибудь пожалеть. Рассказала, как она плакала в день свадьбы и во время всей церемонии венчания. Однако тогда ей удалось скроить из этого анекдот: она сумела свести все к тому, как Брендан держал ее за руку, она все пыталась свою руку выдернуть, чтобы достать носовой платок, а жених все не пускал, и ей приходилось шмыгать носом. На самом-то деле она ведь плакала не потому, что не хотела замуж или не любила Брендана. Она плакала, потому что дома все для нее вдруг показалось дорого прямо до слез, хотя она всегда хотела оттуда уехать, – а теперь и люди из родных мест стали казаться ей роднее и ближе кого угодно, хотя прежде она свои заветные мысли от них прятала. Она плакала, потому что совсем недавно, всего позавчера, они с Полли смеялись, начищая кухонные полки и намывая линолеум; она тогда принялась разыгрывать сентиментальную сценку и говорила: прощай, старый линолеум, прощай, треснутый чайник, прощай, кухня, где я лепила жвачку снизу к столешнице, прощай, прощай, прощай…
Почему бы тебе не послать его подальше, сказала тогда Полли. Но это она, конечно же, не всерьез, Полли гордилась ею, да Лорна и сама собой гордилась: девчонке восемнадцать лет, у нее еще не было даже вообще никакого парня, и вдруг – бабах! – выходит замуж за симпатичного тридцатилетнего мужчину, причем профессора.
И тем не менее она тогда плакала и каждый раз снова начинала плакать, когда в первые месяцы замужней жизни получала письма из дома. Однажды Брендан застиг ее в слезах и спросил:
– Что, очень любишь своих домашних, да?
Она решила, что он это спросил сочувственно.
– Да, – сказала она.
Он вздохнул:
– Мне кажется, ты любишь их больше, чем меня.
Она стала говорить, что это не так, что просто ей иногда жаль своих домашних. Им так трудно приходится: ее бабушка год за годом преподает в четвертом классе, хотя с глазами у нее так плохо, что она едва способна писать на доске, тетя Беатрис из-за нервов вообще не может работать, а отец (то есть отец Лорны) работает в скобяной лавке, которая даже не его собственная.
– Что-что? Им трудно? – удивился Брендан. – Они там что, в концлагере сидят?
После чего он сказал, что в этом мире нужно хоть что-то соображать и уметь проявлять инициативу. И Лорна, упав на супружеское ложе, испытала один из тех приступов злого плача, о которых теперь ей стыдно и вспоминать. Брендан подошел, стал утешать ее (правда, не сразу), но так и остался уверен в том, что она плакала, как это делают женщины всякий раз, когда иным образом не могут победить в споре.
Некоторые черты внешности Полли Лорна, оказывается, забыла. Забыла, какая та высокая, какая у нее длинная шея, тонкая талия и почти совершенно плоская грудь. Крошечный бугристый подбородок и кривенький ротик. Бледная кожа и коротко стриженные светло-русые волосы, тонкие как пух. И непонятно, что преобладает в общем, хрупкость или жилистость, – этакая луговая ромашка на длинной жесткой ноге. А ходила она всегда в хлопчатобумажной плойчатой юбке с вышивкой.
И вот уже Брендан знает, что она к ним едет, сорок восемь часов, как знает. Она позвонила (с оплатой абонентом) из Калгари, к телефону подошел он сам. Потом у него было три вопроса. Которые он задавал тоном отстраненным, но спокойным.
Долго ли она собирается у них жить?
Почему ты мне не сказала?
Почему она сама не заплатила за звонок?
– Я не знаю, – отвечала Лорна.
И теперь из кухни, где она готовила обед, Лорна силилась расслышать, что они говорят друг другу. Брендан только что пришел домой. Как он здоровался, она не слышала, но Полли говорила громко и голосом, полным рискованной веселости.
– …так что я и впрямь начала все не с той ноги, Брендан, – нет, погоди, ты дослушай, что я говорю. Идем это мы с Лорной от автобусной остановки, а я и говорю: «Слышь, Лорна, в каком ты квартале-то богатеньком живешь, фу ты ну ты!» А потом говорю: только вот один дом тут какой-то не такой, что он тут делает? Не дом прямо, а сарай какой-то.
Худшего начала она при всем желании не могла выдумать. Брендан их домом очень гордился. Это был современный дом, построенный в стиле Западного побережья и по каркасной технологии. Дома, основу которых составляет деревянный каркас, полностью даже не красят: идея в том, чтобы дом был как бы вписан в первобытный лес. Простой и функциональный снаружи, их дом имел плоскую крышу с широченными свесами. Внутри дома брусья каркаса были тоже специально выставлены на обозрение и ничем не прикрыты. Камин в доме сложен из камня, с каменной трубой, выходящей на крышу, а окна узкие, длинные и без штор. Архитектура должна главенствовать, говорил им застройщик, и когда Брендан кого-либо впервые знакомил с домом, он не переставал это повторять, так же как и слово «современный».
Повторить это еще раз, специально для Полли, он все же поленился, как и вынуть журнал со статьей про этот стиль; статья сопровождалась фотографиями, правда не именно этого здания.
Из дома Полли привезла привычку каждую фразу в разговоре начинать с обращения: «Слышь, Лорна…», например, или «Слышь, Брендан…». Лорна успела уже поотвыкнуть от этой манеры общения, и теперь она казалась ей чересчур напористой и грубоватой. Даже за обедом у Полли что ни фраза, то «Слышь, Лорна…», а дальше все про людей, с которыми знакома лишь она да Полли. Лорна знала, что Полли вовсе не хочет быть невежливой, просто изо всех сил старается демонстрировать раскованность. Первое время она пыталась как-то вовлекать в беседу и Брендана. Пытались обе – и она, и Лорна, – пускались в длинные объяснения, чтобы он тоже понимал, о ком идет речь, но это не работало. Брендан говорил только тогда, когда нужно было привлечь внимание Лорны к тому, что на столе чего-то не хватает, или указать на то, что Дэниэл весь пол вокруг своего стульчика заляпал кашей.
Убирая вместе с Лорной со стола, Полли продолжала болтать; пока мыли посуду – тоже. Обычно Лорна сперва купала и укладывала детей, потом бралась за посуду, но в тот вечер она слишком переволновалась, чтобы все делать как положено. Да и Полли, чувствовалось, вот-вот расплачется. Дэниэлу Лорна позволила вольно ползать по полу, тогда как Элизбет с ее интересом к взрослым посиделкам и ко всем новым людям путалась в ногах и прислушивалась к разговору. Так продолжалось, пока Дэниэл не перевернул свой высокий стульчик для кормления (к счастью, не на себя, но все равно испугался и взвыл), и тут уж из гостиной появился Брендан.
– Похоже, время укладывать детей сегодня побоку, – сказал он, забирая сына из рук у Лорны. – Элизбет, иди собирайся в ванную.
Полли к тому времени, перемыв косточки всем в их родном городке, перешла к тому, как обстоят дела непосредственно дома. А не очень-то хорошо. Владелец скобяной лавки, человек, о котором отец Лорны всегда говорил скорее как о друге, чем как о нанимателе и владельце предприятия, взял да и продал бизнес, ни словом о своих намерениях не обмолвившись, пока сделка не совершилась. Новый хозяин принялся расширять дело, притом что торговля идет ни шатко ни валко и чем дальше, тем хуже – покупателей стал активно перехватывать большой супермаркет фирмы «Канэйдиэн тайер», – и ни дня не проходит без того, чтобы новый хозяин не попытался вызвать отца Лорны на ссору. Отец теперь приходит домой такой вымотанный, что ему ни до чего: плюхнуться скорее на диван и чтобы его не трогали. Не интересуется ни газетой, ни новостями. Пьет соду, но о том, что у него изжога и болит желудок, говорить отказывается.
Лорна подтвердила, дескать, да, она получила от отца письмо, в котором он об этих проблемах рассказывал.
– Смотри-ка ты, неужели? – сказала Полли. – Ну, это он, значит, только тебе.
Расходы на содержание двух домов, продолжала Полли, – это сущий кошмар. По идее, им бы следовало всем съехаться в один дом, а другой продать, но теперь, когда бабушка вышла на пенсию, она непрестанно ругается с матерью Полли, и отец Лорны просто в ужасе от мысли, что придется жить с ними обеими бок о бок. Полли частенько так и подмывает просто взять и сбежать куда глаза глядят, но что они без нее будут делать?
– Тебе следует жить своей жизнью, – сказала Лорна. И ей тут же самой стало странно давать советы Полли.
