— Всё идиота из себя корчишь, долгожитель? Пора бы остепениться… Что это вы, я гляжу, затеяли не ко времени? Вы бы ещё под снег её запихнули, картошку-то. Это всё, конечно, Спирин, думает, что он умнее всех.
— Никак нет, гражданин хороший. Тут думать никому не приходится. Сама природа диктует… А ты, видать, с указанием прибыл или как?
Никто на них больше не оглядывался, будто и в самом деле не руководитель из города прибыл, а случайного прохожего попутным ветром принесло. Но ведь и прохожего невежливо так встречать. Из машины Хабило вылезал в самом благодушном настроении, предвкушая доверительное объяснение с девушкой, которой он привёз желанные новости. Но теперь в нём злобный сверчок расправил усики. Да ещё эта вынужденная беседа с дурным стариком подлила масла в огонь. Нет, взбрыки зарвавшегося поганца Спирина просто так спускать нельзя. За последний год он совсем охамел.
— Указания такие, дед, — бросил Хабило. — Кликни сюда Спирина.
— А ты сам рази не можешь? — удивился Тихон.
Хабило попытался образумить старца сверлящим взглядом, испытанным оружием в обращении с подчинёнными, но утонул в океане младенческой приязни, отразившейся на бородатом лице Тихона, как свет на иконе, и только выругался сквозь зубы.
— Эй, Спирин! — гаркнул сорвавшимся голосом. — Окажи любезность, подойди.
Спирин помешкал, но всё же сдвинулся с места, заспешил, неуклюже задирая ноги между грядок. За ним потянулся Пашута. Они предстали перед начальством: Спирин с оскорблённым видом, его дружок с радостной гримасой во всю физиономию.
— Здравствуйте, Пётр Петрович! — вдруг рявкнул Пашута и отвесил гостю поясной поклон.
— Вы, ребятки, не паясничайте, как бы расхлёбывать не пришлось. Ну да ладно… С тобой, Спирин, как ты это поле самовольно обиходил, мы после обсудим. А для тебя, товарищ Кирша, у меня известие доброе. Варю забираю в город, как и уговаривались. Плакат я показал кому надо, одобрили и местечко ей подобрали соответственно. Будет жить и работать по призванию. Такие вот пироги. За ней я, собственно, и приехал…
— Не может быть! — изумился Пашута.
— Почему не может, когда я здесь.
— А вы не передумаете? А то обнадёжите несмышлёную девчонку, поманите калачом, а потом…
— Мели, Емеля, — самодовольно заметил Хабило.
— Варька! Варька! — заорал Пашута так истошно, что дед Тихон вздрогнул и укоризненно покачал
головой. — Беги сюда! Всё бросай! Слышишь, Варька!
«Ладно, — подумала Варя, — пойду, если зовёт любимый. Но он об этом пожалеет». Кивнула тем, с которыми за несколько часов двумя словами не перекинулась, такие уж у них установились сердечные отношения. Не будь их, она бы давно сломалась. Но не могла позволить себе выказать слабость перед Пашиными пассиями. Понимала, что глупо, эти две здоровенные тёлки привыкли к физической работе, а ей всё равно за ними не угнаться, её сила в другом — всё понимала, но не желала смириться.
Надо сказать, впервые Варя обнаружила в себе такой азарт, и сама была не рада. Она и к Хабиле сразу не ринулась, потому что заметила двусмысленную усмешку Вильямины, только прикусила губы. Земля на мгновение поднялась на дыбы, оскалила чёрный зев и снова выстелилась под ступнями промозглым полотном. Пашуту она проклинала на все корки, как никого в жизни не проклинала. Самовлюблённый урод, мужлан! Придурок лопоухий! Орангутанг с одной извилиной! Да как он смеет!
А ему, видно, даже не икалось. Он забыл про неё. Ни разу, кажется, не глянул в её сторону. Какое ему дело, деревянному, что она погибает на этом адовом поле, какое и Данте не снилось в его кошмарах. И всё не ради ли него? Чего бы иначе она стала пластаться — руки по локоть в грязи, ноги крючком, поясница словно в гипсе, голова в тумане? Только чтобы вам быть угодной, любезный Павел Данилович. Только чтобы вы не прогневались на рабу свою. Ну погоди, чёрт двурогий!
Когда он окликнул её, она больше не мешкала — хватит, кончен бал. Пропадите вы все пропадом. Воспитывайте трудом родных деток и лошадей.
Чем ближе подходила, вырывая ноги из борозды, как из капкана, тем лучезарнее расцветала в улыбке. Один Пашута заметил в ней что-то неладное, но не придал этому значения. Поспешил обрадовать подругу:
— Ну вот, Варюха, счастье нам привалило, а тебе особенно. Забирает тебя Пётр Петрович в город. К себе, стало быть, приближает. Будешь ему плакаты рисовать. Правильно, товарищ Хабило? Ну, благодари, Варвара, чего растерялась? Вы уж будьте к ней великодушны, Пётр Петрович, она девица покорная, но… маленько того… Видите, от радости скисла.
Чего ожидал Пашута, распинаясь таким образом, неведомо, но дождался он Вариной немилости.
— Хватит языком молоть, Павел. Надоело твоё кривляние, — заметила брезгливо, даже на него не глядя, а лаская призывным взором мужественного Хабилу. — Объясните, пожалуйста, в чём дело, Пётр Петрович? У этого клоуна никогда ничего не поймёшь. Вы за мной приехали?
Хабило вспучил белые бровки, покосился на Спирина. У того был вид, будто его здесь нет.
— Может, в сторонку отойдём?
— Говорите смело при них. — Варя повела плечами, давая понять, что все эти люди для неё не более чем пустое место. — Мне трудно двигаться. Я измождена принудительным трудом.
— Да это же надо придумать, — деланно возмутился Хабило. — Городская девушка, изнеженная… конечно… разве можно… А у меня дельце простое. Посоветовался я со специалистами, все в один голос уверяют, что у вас, Варя, в наличии талант. То есть работу мы вам уже подобрали по профилю, худож-ником-оформителем в Дом культуры. Оклад сто двадцать рублей, ну и всякое такое.
— Что всякое такое?
— Льготы могут быть, со временем надбавки. Но это, разумеется, в процессе творческой деятельности. Как себя зарекомендуете…
— А жить где?
Варя спрашивала деловито, с напором, и после каждого вопроса Хабилу словно пронзал ток. Не привык он, чтобы юные девицы так независимо к нему обращались, да ещё в присутствии посторонних. Он кожей чувствовал, тут может быть для него какой-то урон. Спирин остёр, всё сумеет на свой лад переиначить, да и этот Павлуша не такой простачок, каким прикидывается. Ишь, глазёнки вылупил, как у кота. На миг мелькнуло у Хабилы подозрение, что вдруг не по возможностям он размахнулся, но отступать было некуда.
— Детали лучше обсудить в конторе, Варя… Жить, что ж, пока общежитие предоставим. У нас хорошее общежитие, комната на две персоны. Кабинет в Доме культуры будет отдельный. Да чего тут, поехали, по дороге обмозгуем.
— В комнате на две персоны я жить не хочу, — сказала Варя. — Это даже гостя некуда привести.
— Ещё кто сосед будет, а то с ума сойдёшь, — поддакнул Пашута. Варя на него и бровью не повела.
— Сами рассудите, Пётр Петрович. Я вас вдруг решусь пригласить к себе. А там чужой человек. Всем будет неловко.
Опытный Хабило всё же попался на удочку девичьих сумасбродных глаз. Самодовольно заметил:
— Зачем к тебе ходить, у меня двухкомнатная квартира. Хоть в футбол играй.
— Это меняет дело, — сказала Варя. — Хотя в футбол я не играю.
Спирин сказал с возмущением:
— Ну вы даёте, братцы! Уши вянут слушать.
— А ты, Сенечка, скомпрометировал себя дружбой с этим человеком, — Варя ткнула пальцем в Пашуту. — Поехали, дорогой Пётр Петрович. Я готова.
Ни на кого больше не взглянув, потопала туда, где стояла зелёная машина. Но Хабило не мог так просто уйти, он чувствовал: надо что-то разъяснить людям. Иначе это всё подозрительно напоминало умыкание невесты в восточном духе.
— Ну, ребята, раз уж начали, продолжайте посадку. Авось что-нибудь уродится… С тобой, Спирин, кое-что согласуем по телефону. Учти, анархии тебе никто не позволит. Не те времена. Ты уразумел, Спирин?
— Ещё бы.
— Тогда бывайте здоровы!
Он зашагал следом за Варей, оба ни разу не оглянулись.
Дошли до машины. Хабило отворил заднюю дверцу, помог девушке забраться внутрь. Обошёл «жигулёнка», попутно проверив, плотно ли закрыт капот. Достал тряпочку и протёр ветровое стекло. Он не спешил. Наконец, нырнув в кабину, хлопнул дверцей. Машина пофырчала, медленно двинулась к посёлку и скрылась за домами. Поехали, значит, не в город, а сперва решили заскочить за Вариными вещичками.
Дед Тихон первый нарушил молчание:
— Да, выходит, большому кораблю большое плавание.
Пашута огляделся. Женщины и Шпунтов, побросав работу, застыли в глупейших позах. Пашута почувствовал, что земля уходит из-под ног. Словно на качелях слегка подкинуло.
— Она устала, — сказал Спирин глухо. — Не соображает, что делает. Она опомнится.
— Пойдём, мужики, — улыбнулся Пашута. — Нам делов-то осталось часа на два, не больше.
ЧУЖОЙ В ГОРОДЕ
Улен был юн: когда боль проходила, он забывал о ней. Ему разрешили поселиться в доме Брега. Азол отвёл его туда прямо с площади. По дороге рассказал, что у Брега было много врагов, и все они желали ему погибели. Но Невзору Брег был предан, как собака, и для него это большая утрата.
