Фаридес, как всегда, хлопотала на кухне, а учитель Луис, как обычно, стоял в дверях, чувствуя себя виноватым, что не помогает ей по дому. Фаридес радостно улыбнулась Дионисио, а Луис застенчиво ухмыльнулся и приветственно поднял руку. Дионисио отдал ему письмо и спросил:
– Что скажешь?
Учитель Луис прочел и ненадолго задумался.
– Наверное, оно подсказывает нам, что нужно больше ценить друг друга, пока мы здесь, потому как жизнь стоит дешево, а смерть приходит слишком скоро.
Дионисио кивнул.
– Это точно. Все мои друзья умирают. А потому пойду-ка отыщу Легацию, посмотрю, какого цвета у нее сегодня глаза, и запомню их.
Когда Дионисио ушел, учитель Луис обернулся к Фаридес и сказал:
– Ты бы лучше воспользовалась моей помощью. Вот помру, и даже постоять в дверях будет некому.
Фаридес состроила рожицу и протянула морскую свинку:
– Ладно уж, иди на двор и обдери шкурку.
Луис взял безвольное тельце грызуна и заметил:
– Чтобы выразить свою любовь, могла бы найти что-нибудь поприятнее.
– Это можно, – ответила Фаридес. – Когда с ней закончишь, хоть раз в жизни вынеси ведро из сортира.
37. доктор Тебас де Тапабалазо
Тертулиано Томас Кайзер Вильгельм Тебас де Тапабалазо – человек, который шел по жизни, не испытывая идиосинкразии к собственному имени, – уже многие годы был главным врачевателем влиятельных богачей, что вели двойную жизнь. Он знал все о недугах толстосумов: знал, как распухают и страдают непробиваемыми запорами те, кто питается лишь дорогой мясной вырезкой и воздушным суфле. У него имелось все необходимое, чтобы заниматься надуманными гинекологическими проблемами аристократок, кто выходил замуж по расчету, но уклонялся от исполнения супружеских обязанностей. Он мог за километр распознать неосторожную жертву демократического триппера и деликатно диагностировал его как «неспецифические мелизмы», совершенно убежденный, что никто из пациентов не слышал о таком термине, означающем мелодические украшения, куда напирали красивых нот. Он овладел искусством прощупывать тела, погребенные под толстенными складками жира, и умел проницательно вообразить зловещие наросты холестерина на сердечных сосудах тех, кто непривычен к физическому труду. Он верил в эффективность чеснока для очищения крови, прописывая его в невероятных количествах, и устрашал больных своим надменно-отеческим видом, считая, что это хорошо помогает при умственных расстройствах и ипохондрии. Его серьезность, сладкозвучный трубный голос, крупная голова, холодные руки и очки-половинки на кончике носа внушали фанатичное доверие узкому кругу богатеньких пациентов, говоривших, что услуги доктора Тапабалазо стоят дорого, но оправдывают каждый потраченный сентаво.
Они не знали, как расточительно доктор Тапабалазо перерабатывал богатство. Он вел умеренную жизнь на окраине, в беспорядочном нагромождении нечитабельных книг. Доктор восторгался готическим шрифтом древнегерманских томов, книгами Востока с росчерками и завитушками на страницах, которые нужно листать с конца, китайскими книгами, скорее нарисованными, чем написанными, фолиантами на древнеисландском и люксембургском; он собирал их с набожным усердием, что покоилось на твердом жизненном убеждении: мир полон совершенно таинственных значений и смыслов. Он проводил счастливые часы, перелистывая страницы; одно простое, но волшебное обстоятельство, что в большей части мира не говорят на кастильском диалекте, уносило его в океан размышлений и загадок. Ничто так не поражало его, как иностранный телефильм, где собаки подчинялись командам на немецком или французском. Он удивленно качал головой: даже животные так умны и разбирают иностранные языки, в которых сам он не понимал ни единого слова.
Но львиная доля его весьма значительных заработков тратилась на устройство и поддержание цепи больниц, раскинувшейся от столичных трущоб до удаленных индейских поселений в сьерре. Письменный стол доктора был завален исчирканными листками с прикидками: у скольких больных проказой удастся приостановить развитие болезни за счет дохода от одного пациента с разыгравшимся воображением, которое лечилось сахарным сиропом и плацебо; сколько страдающих чесоткой и кожными нагноениями можно исцелить на поступления от трех опущений маток, обладательницы коих владели значительным капиталом, или от четырех инъекций против чумки, сделанных поживавшей в турецкой неге огромной самке черного ягуара, которую жена президента почему-то звала «дочуркой». Доктор рассчитал, что выручка от операции кардинала по поводу опухоли принесет достаточно средств, чтобы в течение года обеспечивать тысячу обнищавших молодых матерей противозачаточными средствами.
Гусмана, у которого страшно раздуло живот, доставили в больницу. Кардинал бредил, его рвало, и доктор Тапабалазо поставил диагноз: рак и параноидальные галлюцинации. Второе он решил лечить позднее посредством жесткой критики и нелицеприятных колкостей, а первым заняться немедленно, хотя надежды, что пациент еще не опутан метастазами, почти не было. Доктор испытал легкое злорадство от того, что кардинал находится в его власти, поскольку сам воспитывался в монастыре и, как следствие, стал одной из ведущих фигур в Национальном Светском Обществе.
Нахмурившись, отчего очки грозили соскользнуть с кончика носа, доктор положил прохладные руки кардиналу на живот, отключил все мысли и сосредоточился на том, что передавали ему опытные пальцы. Живот был тугой, как барабан, и доктор подумал, что внутри скопилось много жидкости. Но решительное прощупывание выше пупка выявило еще нечто твердое и бесформенное. Доктор осмотрел худое лицо, тощие ноги, опавшие ребра, и без вопросов стало ясно: уже некоторое время желудок кардинала не мог удерживать пищу. Больной открыл глаза и дернулся всем телом.
– Я убил Кристобаля, – проговорил он.
– Лежите спокойно, – жестко ответил доктор. – Вы умудрились чуть не убить себя. Лечение следовало начать давно, при первых симптомах. Или вы надеялись, что все пройдет по милости божьей?
Веки кардинала дрогнули и сомкнулись.
– Это мне кара… – Струйка слюны змеилась из уголка рта на подушку.
– Я собираюсь сделать лапаротомию для последуюшей лапароскопии,[69] – объявил доктор Тапабалазо, смакуя непостижимость терминологии. – Это значит, я разрежу вас и осмотрю. Потом зашью и хорошенько подумаю, затем снова вскрою и все приведу в порядок. Хочу предупредить: тем пациентам, кто умирает, выставляется двойной счет, а завещание должно гарантировать ликвидность капитала.
– Дайте мне умереть, – прошелестел кардинал.
– Говоря между нами, я очень настроен так и поступить, – усмехнулся доктор. – Но это было бы весьма непрофессионально. И вот еще что. Я ограничу доступ посетителей, так что будьте любезны сказать, кого именно вы хотели бы видеть?
– Консепсион, – прошептал кардинал, – мою кухарку. Больше никого.
«Консепсион», – пометил доктор в тетрадке, припоминая плачущую негритянку с картонными роликами от туалетной бумаги в волосах (вероятно, для приобретения европейской кудрявости); она постучала в дверь кабинета и дрожащим голосом спросила, как чувствует себя ее «каденей». Он еще удивился, посмотрев в словаре диалектов, что это за слово, и обнаружил – оно означает «супруг» на языке кечуа. «Старый грязный лицемер», – подумал он раздраженно, как всякий антиклерикалист, раскрывший грешки и проделки церковника.
Доктор Тертулиано Тапабалазо позвонил анестезиологу, распорядился, чтобы ординаторы подготовили операционную для лапароскопии, а сам облачился в хирургический халат и с помощью бунзеновской горелки, треноги и огнеупорной колбы сварил бодрящего кофе. Он задумчиво выпил обжигающий напиток маленькими глотками, размышляя, что обнаружится у кардинала в животе, и отправился глянуть, насколько подтвердятся его опасения.
38. о новом альбигойском крестовом походе
Во все времена и во всех странах главная приманка религии – позволение творить зло; это вполне подтверждается: как только вера теряет агрессивность, число ее сторонников сразу уменьшается. Человека, осмысленно творящего зло именем Господа и по Его велению, тотчас оправдывают, и чем крупнее злодеяние, тем большим праведником он себя ощущает. В святых книгах всего света найдутся прецеденты и даже предписания, которые порадуют сердце дьявола, а в путанице противоречий, что отыщутся всегда, любые спорщики добудут масла, чтобы подлить в огонь противостояния. К сожалению, самая справедливая пословица: «Зло рядится в одежды добра».
Сердце монсеньора Рехина Анкиляра кипело праведным гневом, а мысли были ясны; он ни секунды не сомневался: через него говорит и действует Господь. К тому же прежние успехи так подкрепили его самонадеянность, что она выходила за рамки разумной уверенности в себе, и монсеньор считал свои отношения с Богом столь близкими, что даже не испытывал потребности в молитве перед составлением плана действий. Казалось, сам Создатель прочно унасестился у него на плече и нашептывает указания, которые вытесняют из головы все мысли и изгоняют из сердца умеренную скромность, сострадание и сомнение.
