Я, признаюсь, не знал, как вести себя с американцем. Получая перед рейдом ночью задачу, я не думал о встрече с войсками союзников и в связи с этим не задал командиру дивизии ни одного вопроса, касающегося этой возможной встречи.
Подполковнику была при мне вручена радиограмма. Прочтя ее, он быстро вскинул на меня глаза, потом, видимо встревоженный, быстро жестикулируя, начал что-то объяснять переводчику. Им был солдат-американец, не то югославского, не то польского происхождения. Он коверкал русские слова и, видя, что я плохо его понимаю, очень нервничал. Наконец я понял, что с востока к Штернбургу приближаются немецкие тяжелые танки. Переводчик прибавил: «Господин подполковник выражает свое глубокое сожаление, но ничем не сможет помочь русскому офицеру, так как располагает только легкими танками». Эту-то фразу я понял, вернее, уловил ее смысл.
Тотчас же я выскочил из комнаты и бросился на улицу.
Не зря же все время ожидал, что тяжелые танки противника рано или поздно наступят мне на хвост! Все утро они шли за нами, нависали, неотвратимо настигали. И вот наконец настигли!
Дом, в котором принимал меня американский подполковник, стоял на окраине Штернбурга (если не ошибаюсь, второй или третий при въезде в город). К домам примыкал лесок. Шоссе на подъеме в город делало крутой поворот и спускалось в низинку или выемку, так что танк, вошедший туда, не мог повернуть ни влево, ни вправо.
На улице я подал команду: «Танки с тыла!» Артиллеристы и танкисты засуетились у орудий, а я побежал к повороту шоссе. За мной бросились мои телефонисты, радисты, разведчики, связные.
Я был уже у поворота шоссе, как на меня внезапно надвинулось громадное бронированное чудовище (таких я еще никогда не видал). Оно было покрыто маскировочной сетью. Я едва успел отскочить в сторону.
Но для гитлеровцев наше появление было еще более неожиданным, чем их появление для нас. Эсэсовцы (это была эсэсовская часть) не успели опомниться.
Немецкие тяжелые машины были покрыты металлическими маскировочными сетками. Миг — и мы полезли по этим сеткам, как матросы на абордаж. Не помню, подал ли я такую команду, произошло ли все стихийно, само собой, но мы повисли на сетках первых двух или трех самоходок и быстро вскарабкались по ним наверх, где с перекошенными от ужаса лицами сидел десант эсэсовцев.
На самоходках произошла короткая, но ожесточенная схватка. Эсэсовцы упрямились, не хотели сдаваться. Их били прикладами автоматов, вытаскивали из люков и сбрасывали вниз.
Механик-водитель первой самоходки не успел закрыть люк. Его вытащили наружу за шиворот, остановив тем самым головную самоходку. На очень узком, как я уже писал, участке шоссе, вдобавок углубленном, остальные машины не смогли ни развернуться, ни обойти свою первую самоходку.
Что же касается американцев, то едва лишь из-за домов появилась головная немецкая самоходка, как они бросились врассыпную и мгновенно очистили улицу. Ожидали (и не без основания), что сейчас на близкой дистанции грянет всесокрушающая артиллерийская дуэль, в которой преимущество — из-за превосходства брони и калибров — будет не на стороне русских.
Но повторяю: 8 мая 1945 года боевой азарт моих артиллеристов и танкистов, несмотря на их крайнее переутомление, был таков, что за какие-нибудь несколько минут они на глазах у оторопевших от удивления американцев захватили эту эсэсовскую часть, причем, что важно, без единого выстрела.
Затем плененные самоходки были подогнаны к дому, где американский подполковник только что беседовал со мной, и поставлены в общую колонну нашего гвардейского дивизиона. Тут же выстроили военнопленных. Их было 86 человек, а нас — 58! Эсэсовцы были здоровые, молодые, все как на подбор. С запозданием разобравшись в обстановке и в реальном соотношении сил, они метали глазами молнии, но это было бесполезно — слишком поздно. Молнии теперь были уже ни к чему, так как эсэсовцы стояли посреди улицы обезоруженные под дулами советских автоматов.
Я возвратился в дом, где находился подполковник. Он был изумлен и горячо поздравил меня. Видно было, что никак не ожидал подобного оборота дела.
Американские солдаты тоже были очень довольны увиденным, окружили моих артиллеристов и громко хвалили их, с воодушевлением хлопая по плечу.
Думаю, что «братание» между русскими и американскими солдатами не понравилось американскому командованию. Через несколько минут после описанного события подполковник сообщил мне, что должен отвести свой передовой отряд за реку Эннс, которая явится демаркационной линией, разделяющей Советскую Армию и американскую.
Но и мне, как вы понимаете, было не до американского подполковника.
У местных жителей я узнал, что населенный пункт Ашен отстоит от Штернбурга на расстоянии одиннадцати километров, но юго-восточнее. Попросту говоря, я, поглощенный мыслями о штурме Амштеттена, промахнул поворот к этому Ашену.
А теперь не возвращаться же! Тем более что, по словам местных жителей, неподалеку проходило рокадное шоссе, которым я мог добраться прямо до нужного мне населенного пункта.
Однако люди мои были вымотаны вконец. Ведь за несколько часов дивизион прошел с боями 83 километра.
Кроме того, наши войска еще не подошли. Вокруг было полно бродячих немцев с оружием в руках. Уже не говорю о том, что на восточной окраине Штернбурга скопилось несколько тысяч обезоруженных немецких солдат, сдавшихся нам в плен. Вставала проблема: как охранять их ночью, имея в своем распоряжении горстку людей, вдобавок до крайности утомленных, проще говоря, вымотанных вконец?
И все же я ни на минуту не забывал о сверхсекретном военном объекте в Ашене и о нашем разведчике, который еще мог там находиться.
Поэтому, оставив в Штернбурге своего заместителя и основную часть экипажей и техники, я тремя самоходками двинулся немедленно в сторону Ашена…»
…Шоссе на выходе из какого-то населенного пункта круто поднималось. Колесников остановился задохнувшись.
Внизу сверкала река. На горизонте в лучах заходящего солнца темнело нечто вроде тучи с зазубренными краями. По-видимому, это какой-то большой город. Неужели Линц? Похоже на то. Значит, река внизу — Эннс, один из притоков Дуная?
Солнце било прямо в глаза. Лучи его были пологие, но еще ослепляли.
Все плыло перед глазами, как перед обмороком.
Судя по солнцу, было уже часов семнадцать. Колесников шел, почти не присаживаясь, весь день. По пути он распотрошил несколько солдатских рюкзаков, найденных в кювете, раздобыл немного еды, хотя есть не хотелось. Мучила жажда. Однако он не позволял себе много пить. Батя неустанно повторял: много и часто пить во время длительного перехода нельзя, быстрее выдохнешься!
