Она взяла кочергу и начала возиться с огнем. Я ждал, пока она продолжит.
— Он знал, — пробормотала она.
— Что знал?
— Он вечно гулял, при любой погоде, — сказала она, будто это отвечало на мой вопрос — Чем хуже на дворе, тем ему лучше. На Чевин поднимался. Бродил по верескам в дождь. — Она ткнула пальцем в сторону закрытого ставнями окна. — Был бы он здесь сейчас, там бы ты его и нашел.
— Наверное, он рисовал… — начал я.
— Да, он тоже так говорил.
— Ему нравились бури.
Она остановила меня, резко покачав головой.
— Ну а что, по-вашему, он делал? — спросил я.
— Он знал, как ее позвать и заставить делать, что он хочет, — сказала она.
— Кого? — спросил я. Я не понимал, о чем она говорит. — Баргеста? Погоду?
Она несколько секунд помолчала и наконец сказала:
— Раздуй огонь посильнее.
Я присел перед камином. Как только посыпался дождь искр, она удовлетворенно вздохнула, так же бессознательно, как кошка мяукает. Потом она откашлялась и заговорила медленно и плавно:
— Была у меня когда-то подруга по имени Мэри Гэллимор. Даже больше чем подруга, почти сестра — мы жили рядом в детстве и всюду ходили вместе. У нее с головой не все в порядке было, соображала она туго и не могла на лестницу взобраться — обязательно наверху споткнется и свалится. Но добрее ее не было никого. Мэри б ни за что никому зла не сделала.
Она помедлила. Я повернулся посмотреть на нее. Она качала головой, издавая на выдохе странно трогательный печальный беззвучный свист. Поймав мой взгляд, она продолжила:
— Помню, она как-то целое утро старалась достать сверчка из камина: боялась, он сгорит, когда мать ее огонь разожжет. Остальная ребятня над ней смеялась, но она не могла его бросить. Такая уж она была.
Я снова сел на место. Должно быть, в моих движениях заметно было нетерпение, потому что она сказала:
— Не забыла я про мистера Тернера, не забыла.
— Нет-нет, все в порядке, — сказал я. — Так что же с ней сталось?
— Ну, старый мистер Фокс, он был человек особенный, и он ею заинтересовался. Он понял, что она никогда не будет такой, как остальная детвора, вот он и велел ее матери послать ее в усадьбу, когда ей стукнет тринадцать, — мол, там для нее место найдут. Так она и сделала, и Мэри стала прислуживать в усадьбе — помои выливать, приносить да подавать что нужно.
В животе у меня заныло от возбуждения и тревоги.
— Да, — сказала она, — там она его и встретила. Был уже конец года…
— В каком году? — спросил я, доставая записную книжку и радуясь, что сообразил завернуть ее в клеенку.
— В одиннадцатом, наверное, или в двенадцатом. Во всяком случае, ноябрь тогда был; в последний раз я ее видела, когда мы с братом собирали ветки для костра в ночь Гая Фокса.
В последний раз! Боже мой! К чему она ведет?
— Никогда этого не забуду — мы на нее случайно наткнулись на берегу между ив. Должно быть, мы ее напугали — она аж подскочила, как нас услышала, и взвизгнула и чуть в воду не упала, а когда она повернулась, то была вся бледная, кроме глаз — глаза у нее покраснели от слез. «Господи, Мэри, — говорю я ей, — что с тобой такое?» А она не отвечает ни слова, только головой качает. Ну, я ее обняла, и через пару минут она мне и рассказала.
Она помедлила и снова начала возиться с огнем, хотя он теперь горел ярко и не нуждался в ее хлопотах. На мгновение я ощутил вспышку гнева: она нарочно мучила меня и заставляла ждать — просто потому, что чувствовала свою власть. Но потом я подумал: «Ведь редко случалось, чтобы кто-то прислушивался к каждому ее слову, чтобы она могла видеть на лице собеседника искренний интерес к истории которая, возможно, до сих пор никого не привлекала», — и понял, что ее наслаждение было невинным, и грубо было бы лишать ее этого.
— Ну вот, — сказала она, выпрямившись, — Первое, что она сказала, это: «Долли, я что, правда плохая?» Я ей говорю: «Нет, конечно, нет, с чего ты это взяла?» — «Да мистер Тернер, — говорит она, — который в усадьбе остановился, а я зашла к нему в комнату сегодня утром, а он… а он… — она едва могла говорить, — он такой злой был». — «Да что же он сделал?» — спрашиваю я. Она все шмыгает носом да качает головой, а я ее уговариваю, и наконец она говорит: «Обзывался он — называл меня пустоголовкой, да дранохвосткой, да еще по-всякому».
Как бы ни обстояли дела со всем прочим, в это я не мог поверить. Если бы Тернер вообще заговорил (а все знали, как он молчалив и мрачен с посторонними), вряд ли он бы использовал местные словечки, которые должны были ему быть знакомы не больше, чем мне. Но миссис Суинтон, похоже, поняла, о чем я думал, потому что сказала:
— Ну, не так именно, наверное, — я думаю, там что-то еще было, но она так стыдилась, что не могла об этом говорить.
— То есть вы думаете, что он повел себя с ней неподобающим образом?
Она пожала плечами:
— А ты что думаешь? Он один в спальне с тринадцатилетней девчонкой…
Это было вполне возможно — стоило вспомнить девушку в Петуорте, чтобы убедиться в этом. Но ведь могло быть и так, что она просто потревожила Тернера во время работы, и описание реакции, которую это вызвало — вспышки необъяснимого для девушки гнева, — достаточно точное, хотя она и перевела слова на свой собственный диалект?
— И вот, — сказала миссис Суинтон, — больше я ничего не смогла от нее добиться, так что я ее поцеловала и сказала: «Раз ты так перепугалась, не держи это в себе, а то закиснет — лучше пойди да скажи мистеру Фоксу. Он справедливый хозяин и человек хороший. Обещаешь?» Она и обещала. А потом она повеселела, даже улыбалась немножко.
Голос у нее слегка задрожал, дыхание стало неровным, будто внутри нее боролись потребность в воздухе и желание заплакать. Она успокоилась, сжав в кулаке уголок фартука, и продолжила:
— Следующим утром я вижу, как этот мистер Тернер в длинном черном пальто поднимается себе на Чевин и идет так быстро, будто черти за ним гонятся. Потом вдруг дождь начался, и туман еще, как сегодня, такой густой, что собственного носа не увидишь; стали поговаривать о наводнении, и фермеры принялись перегонять скот с лужаек у реки.
Губы у нее задрожали, она на секунду закусила их и снова сжала кулак.
— Тем вечером мы услышали, что Мэри пропала, и мужчины вышли в шторм с фонарями искать ее. Они ее утром нашли, неподалеку от того места, где мы ее видели. Утонула она, в травах да ивах запуталась.
— Боже мой, — сказал я, — какой ужас.
— Ее отнесли в коровник и положили на сено. А мистер Тернер, я слыхала, пошел за ней туда — рисовать, как она там лежала.
— Мне очень жаль, — сказал я.
Она ничего не ответила, просто смотрела на меня в упор, не моргая, будто ожидала, пока я сделаю очевидный вывод из того, что она мне изложила. Мне пришла в голову ужасная мысль.
— Вы ведь не думаете, — сказал я, — что он каким-то образом нес ответственность за ее смерть? Это явно был трагический несчастный случай — вы сами сказали, что она была неуклюжая, и легко представить, как такая девушка…
Ее неумолимый взгляд заставил меня замолчать.
— Когда я была девчонкой, — сказала она медленно, — в Пуле была старуха, которая могла сглазить свинью и дождь вызвать.
— И вы… вы же не хотите сказать, что Тернер мог… что он?…
Она улыбнулась, и я засомневался, не смеется ли она надо мной. Но улыбка у нее была невеселая, решил я наконец, — это была усталая измученная гримаса женщины, которая видит то, чего не видят другие, и привыкла, что над этим смеются.
— Простите, — сказал я, зная, что с этого мгновения присоединяюсь к рядам докторов, аптекарей и методистов, и чувствуя приступ вины по этому поводу, — но я не могу в это поверить.
Так оно и было. Я еще десять минут вел вежливую беседу ни о чем и все это время ощущал мрачную холодность собеседницы, вызванную моими словами. Что бы я теперь ни говорил, это не меняло дела. Потом я встал, поблагодарил ее и вышел, под дождем вернулся в «Черный бык» и все никак не мог выбросить из головы ее слова.
Дело ли в утонувшей девушке, напомнившей мне историю Харгривса и рассказ миссис Бут о последних днях Тернера? Или это образ Тернера-волшебника, странным образом напомнивший мне описанное Дэвенантом поведение художника во время вернисажей?
«Если бы дикарь это увидел, он бы поклялся, что тут дело в магии».
«Помню, один молодой шотландец смотрел на это и бормотал себе под нос о колдовстве».
Я не знаю.
Пора ложиться.
XXX
Из дневника Уолтера Хартрайта 13 октября 185…
Боже, ну и ночь!
Мне снилось, что я у озера. Оно лежало черное и неестественно неподвижное, но, судя по тому, что по краям его стояли полузатопленные деревья, я знал, что недавно было наводнение. Пока я смотрел, взошла луна, и я увидел, что под водой шевелится что-то белое. Сначала я принял это за стайку рыб, но потом заметил, что оно не двигалось, а просто трепетало в каком-то невидимом течении. И тут я понял: это были тела — сотни, тысячи тел, — потопом поднятые из могил.
