См. также образчики ее эпистолярии 1915 г.: «Я не могу жить без выдумки, Леня, не могу жить без мечты и страсти, а люди должны мне помогать в этом, иначе я не верю в свои силы… Леня, я умираю, я умираю. Я все пороги обегала, сколько рук я жала, сколько глаз я заставляла опуститься – встречаясь с моими, в слезах. Есть люди все сплоченные одной злобой и презрением ко мне, все мои враги. Ухожу с подмостков после испробования всех видов борьбы за существование…»; «Есть тысяча способов добиться любви женщины и ни одного, чтобы отказаться от нее. А про меня! Есть миллионы способов заставить забыть ее и ни одного, чтобы она полюбила. Да, я аскетка и, если бы не мое здоровье, я бы одела власяницу. Вот уже три месяца Паллада не сексуальничает и не будет до смерти или – что еще! – до огромной постельной любви!..» (Шенталинский В. Поэт-террорист // Звезда. 2008. № 1. С. 73).
95.
Сергея Михайловича Волконского (1860–1937), теоретика театра, в обстановке «Собаки» описал Е. Псковитинов: «Степенно, деловито, углубленный в себя, но вежливый до невозмутимости проходит художник-декоратор Судейкин, садится, вступает в спор с князем Волконским, проповедником далькрозовской системы. Судейкин совсем молодой с вида, но разговор у него человека весьма почтенного. Волконский – высокий, черный, с мигающим веком, с сильной жестикуляцией. Говорит горячо, страстно, речь его всегда красиво построена» (Тифлисский листок. 1913. 25 авг.).
96.
О том, как Валентин Платонович Зубов (1885–1969) создавал собственный облик, вспоминал Б.Г.Берг: «… темно-синий фрак, песочного цвета панталоны. Носил бачки и волосы, зачесанные вперед. Цилиндр и шинель были точно скопированы с мод эпохи романтизма. В руке была трость с тяжелым набалдашником – изображал воплощение из “Евгения Онегина” или современника Альфреда де Мюссе. Его очень радовало, что где бы он ни появлялся – сразу привлекал общее внимание и удивление. Костюмы эти он носил и за границей. Однажды в Париже познакомился с африканской уроженкой, привел ее на какую-то квартиру. При виде молодого человека, одетого по моде 1830 г. и в сопровождении негритянки, горничная, открывшая им дверь, чуть не впала в истерику от неудержимого смеха. Кроме рисовки и паясничества, у Зубова была серьезная черта в характере. Задуманный и проведенный им в жизнь институт явился результатом большой работы и стоил ему много десятков тысяч рублей. Под помещение этого института был отведен весь нижний этаж большого Зубовского особняка на Исаакиевской площади. Здесь он собрал все лучшие сочинения и периодические издания по искусству и здесь же устроил аудиторию для чтения лекций. Открытие Института задержалось по разным причинам, и [Н.Н.] Врангель, всегда любивший подтрунивать над Валей, стал рассказывать, что Зубов собирается открыть совсем другой институт, выдумывая разные анекдоты, сочиняя стихи совершенно нецензурного характера, и создал ему совершенно невозможную репутацию. Сначала это все очень забавляло Валю, но потом он был не рад той молве, что о нем пошла. Он решил тогда переменить свой нравственный и внешний облик. Он снял свой стилизованный костюм, стал курить трубку и изображать немецкого ученого профессора» (Бахметевский архив).
Зубову посвящено альбомное стихотворение Ахматовой «Как долог праздник новогодний…» (1914?), навеянное разговорами в «Собаке»:
Пускай над книгою в подвале,Где скромно ночи провожу,Мы что-то мудрое решали….
Ср. сцену в «Собаке» из автобиографического романа С.Волконского:
«– А скажите, кто вон в том углу сидит, красивая, строгая, с таким четким профилем?
– Не знаете? Анна Ахматова.
Нина засмотрелась на прекрасное лицо:
– Ассирийская царица, – сказала она. – И рядом с ней маленький Зубов! Это точно в какой-нибудь фантастической книге Уэльса, где перемешаны все века и все людские поколения» (Волконский С. Последний день: Роман-хроника. Берлин, 1925. С. 157). Ср. позднейшее заявление Ахматовой: «АА говорит, что про «Четки» думают, что они В.П.Зубову посвящены. АА.: «А я с Зубовым даже знакома тогда не была (т. е. почти не была знакома – м.б. и так сказала АА). <…> Разным лицам есть, но Зубов тут совершенно не при чем» (Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. С. 157). Мемуарный шарж на Зубова есть и в прозе Г. Иванова (Иванов Г. Соч. Т. З. С. 192–193). В.П. Зубов описывал кабаре в некрологе Ахматовой: «“Бродячая Собака” был подвал, где петербургская богема – литераторы, художники, артисты, музыканты – собирались до поздней ночи. Здесь они существовали среди своих. Чужие появлялись редко. Каждый непринужденно на маленьком подиуме выражал себя в том, что ему в тот момент приходило на ум, или слушал. Окна были забиты, художник Судейкин пестро расписал потолки и стены обеих комнат. Из буфета можно было принести напитки на свой столик» (Zubow W. In memoriam Achmatowa. // Der Monat (Munchen). 1966. № 6. S. 84).
97.
Борис Георгиевич Берг (1884–1953) – сын флигель-адъютанта Александра II, выпускник Александровского лицея, к моменту революции – помощник обер-секретаря в 1-м департаменте Сената, надворный советник, камер-юнкер. В эмиграции написал мемуарную книгу (хранится в Бахметевском архиве), отрывок из которой, посвященный П. Богдановой-Бельской, напечатан нами под заглавием «Не забыта и Паллада…» (Русская мысль. (Париж).1990. 2 ноября: Литературное приложение № 11). «Графу Борису Берг» было посвящено стихотворение Георгия Иванова «Утром в лесу» (Иванов Г. Стихотворения / Комм. А.Ю. Арьева. СПб., 2005. С. 674).
Ср. запись в дневнике Л.В. Яковлевой-Шапориной о Палладе: «“Титулованный круг” состоял из барона Н.Н.Врангеля, кн. С.М.Волконского, гр. Берга. А.К. Шервашидзе мне рассказывал, что у Паллады эти милые эстеты говорили такие чудовищные вещи, что даже ему бывало не по себе» (ОР РНБ. Ф. 1086. Ед. хр. 5). Упомянутый здесь искусствовед Николай Николаевич Врангель (1880–1915) вспоминался коллегой как человек, который проводил ночи с Ахматовой, Гумилевым, Кузминым, Судейкиным и артистами «Бродячей собаки»: «Он умел соединять деловитость и самые серьезные свои научные интересы с близостью к крайне левой богеме и мог так же долго беседовать с председателем археологической комиссии, как и с руководителем “Ослиного хвоста”, “Бубнового валета”, врачом и статским советником, и одновременно футуристом – русским “Маринетти” Н.И. Кульбиным. Действительно, интерес его к людям самого разного миросозерцания был необычаен и был того же порядка, который характеризовал собою и гениальность, с которою подходил, например, Пушкин к людям, событиям и эпохам, интересовавшим его. Являлось почти загадкой для всех, знавших Врангеля, когда, в сущности, он работал? Его видели на всех балах, премьерах, в вернисажах, в заседаниях, в любительских спектаклях и задавали ему вопрос, когда же он пишет свои книги, работает в библиотеках и архивах? А между тем, плоды его деятельности были обильны и значительны: появлялись книги за книгами, он писал много серьезных статей, предисловий к каталогам выставок, организовал ряд выставок картин, которые требовали громадной работы, а главное, затраты времени, например, выставка “Ломоносов и Елизаветинское время”, или спектакли в доме граф. Шуваловой. Ведь он у всех на виду и ведет светский и даже богемский образ жизни, ложась нередко спать лишь поутру, а в июне, когда наступают белые ночи, он, зачарованный их красотой, конечно, нередко проводил их на островах, в прогулках у Елагина Дворца, или в «Вилла Родэ» на Крестовском…» (Лукомский Г. Венок // Мир и искусство. 1931. № 13(29). С. 16).
98.
О проекте открыть отделение Института в Риме В.П. Зубов писал: «…Тогда это было химерой и, конечно, до фактического осуществления не дошло. Да и представил я проект скорее для того, чтобы посмотреть, до какого абсурда я могу довести комиссариат» (Зубов В.П. Страдные годы России: Воспоминания о Революции (1917–1925). Мюнхен, 1968. С. 102).
99.
Речь идет о швейцарском художнике и танцовщике Поле Тевна (Paul Thevenaz; 1891–1921), близком к кубистическому движению (его называли «кристаллистом» или «призматистом»), близком друге И. Стравинского и Ж. Кокто, с середины 1910-х жившем в Нью-Йорке. Его (под именем Жан Жубер») выступление в «Собаке» изображено в романе М.Кузмина «Плавающие-путешествующие»: «Иногда эти куски соединялись в нечто целое, и мальчик изображал то возвращение воина с битвы, то смерть Нарцисса. При высоких прыжках он, взмахивая руками, почти касался ими низкого потолка здания, и было видно, как капли пота покрывали его смуглую, несколько круглую спину. Было странно смотреть, как это простое лицо вдруг трагически морщилось или застывало в выражении любовного экстаза, сообразно тому, играл ли пианист отрывок в две четверти или в шесть восьмых» (Кузмин М. Плавающие-путешествующие. Романы, повести, рассказ. М., 2000. С. 256). Ср.: БС. С. 210–211.
