почувствовала себя такой одинокой после ее смерти. Она была на два года старше меня. Я хотела быть такой же, как Лиззи, когда вырасту. А потом, в один прекрасный день, я оказалась старше нее. Это было действительно тяжело.
Я понимающе кивнул. Это действительно отстой. Анна была на три года младше меня. Но я был старше, чем она когда-либо будет.
— Это забавно. Я мало что помню о Лиззи, но одним из моих самых ярких воспоминаний о ней был день, когда знаменитость посетила больницу, в которой она находилась. Она была так больна, но момент, когда он вошел в комнату, неся в руках ни что иное, как мягкую игрушку и футболку, она полностью воспряла духом. Смеялась и улыбалась. Мы думали, что встреча с кем-то знаменитым — это самая крутая вещь во всем мире. Клянусь, она была другим человеком по крайней мере неделю. Это было безумие, как что-то такое маленькое так много значило для нас тогда.
— Кто был той знаменитостью? — спросил я, понимающе погладив ее по спине.
— Рик Флэр.
— Реслер, Рик Флэр? — я вопросительно выгнул бровь.
Она кивнула с улыбкой на губах.
— Парень с характером, Рик Флэр? — я вставил его фирменное «ууу», просто чтобы не было путаницы.
Она снова кивнула, ее улыбка стала шире.
— Я, честно говоря, понятия не имею, серьезно ли ты сейчас.
Она рассмеялась.
— Я совершенно серьезно.
— Ты была фанаткой реслинга? — я наклонился, чтобы полностью прочитать выражение ее лица, все еще не поверив ей.
— Нет! И я думаю, что это та часть, которая меня зацепила. Лиззи не нужно было знать, кто он такой. Просто нужно было почувствовать себя особенной. Я работала на износ, чтобы осуществить свою мечту — зарабатывать на жизнь музыкой. Как только моя песня попала на радио, я начала проводить свои выходные с больными детьми. Половина из них сначала даже не знали, кто я такая, но все равно улыбались и смеялись, когда я входила в палату. В каждом из них я видела лицо Лиззи. После прихода популярности давление только усилилось. Я должна была делать больше. Давать больше. Быть там дольше.
Слова застряли у нее в горле, и я почувствовал, как ее сердце бешено колотилось в груди.
От одного только разговора об этом у нее начался приступ паники. Я не мог представить, как она справлялась с этим ежедневно.
— Тссс. Расслабься. — Я крепко прижал ее к своей груди.
— Черт побери! — она стукнула кулаком по матрасу. — Я обещала себе, что верну свою жизнь сегодня. И посмотри на меня. Я даже не могу говорить об этом, не потеряв рассудок.
— Твой взгляд на жизнь серьезно искажен. — Сказал я ей совершенно серьезно.
Она вздрогнула всем телом, дав понять, что эти слова не были приукрашиванием, которого она ожидала от меня. Но кто-то должен был ей сказать.
— Ты не Человек-паук. — Я ухмыльнулся.
— А ты несмешной, — отчеканила она.
— Да, я смешной. Но выслушай меня. Ты не можешь спасти всех. Я понимаю, Ливи, потому что так чертовски долго я чувствовал то же самое. Черт, я перепугался, когда ты пропала сегодня, меня еще не отпустило. Но, по крайней мере, я могу это признать. Годами я корил себя за то, что меня не было рядом в тот день, когда мой отец покончил с собой. Чувство вины разъедало меня. Пока однажды мама не усадила меня и не объяснила, что я не Человек-паук. — Я рассмеялся от этого воспоминания. — Имей в виду, мне было шестнадцать, когда она мне это сказала, а не десять. Но, Боже, это была самая освобождающая вещь, которую мне когда-либо говорили после его смерти. Я был всего лишь человеком. Не мог быть везде и для всех. Не для папы. Даже для Анны.
— Сэм, это была не…
Я не дал ей шанса сказать мне то, что и так уже знал.
— Это была не моя вина. Знаю. Я просто хотел бы сделать больше. Это борьба порядочных людей повсюду. Ливи, это не плохое чувство. Оно становится плохим только тогда, когда эти желания поглощают тебя, и когда ты настолько погружаешься в помощь людям, что теряешь из виду, как это тяжело для тебя. Я мог бы сидеть с Анной двадцать четыре часа в сутки. Моя мама могла бы делать то же самое для моего отца. Ты могла бы легко выбросить свою карьеру на помойку и отправиться в мировое турне по больницам, но как это повлияет на тебя? В какой-то момент ты должна сделать свою собственную жизнь приоритетом. Никто другой не может сделать это за тебя. Ни врач, ни твоя семья и друзья. Черт, даже я не могу этого сделать. Это на твоей совести, Ливи.
— Это неправда. Ты делаешь это для меня все время. Я не чувствую себя такой неуправляемой, когда с тобой. — Слезы наполнили ее глаза.
Я не мог винить ее в этом. Она тоже делала это для меня. Но не понимала, что это такое.
— Нет, нет.
— Да, да.
— Нет. На самом деле, нет.
— Да, ты правда делаешь! — огрызнулась она, начав злиться.
Я не смог удержаться от смеха, когда она сузила на меня глаза. Провел пальцами по коже между ее бровей.
— У тебя появятся морщины, если ты будешь продолжать в том же духе. Мне нужно, чтобы ты оставалась горячей, а я мог похвастаться тобой перед своими друзьями, когда ты, наконец, позволишь мне рассказать им.
— Ты не можешь сказать мне, что я чувствую из-за тебя. Ты не в моей голове. — Она отмахнулась от моей руки.
— Я могу сказать тебе все, что захочу, — возмущенно сказал я.
— Нет, не можешь.
— Да, я могу.
— Нет. Ты. Не можешь. — Она разозлилась еще больше, и я снова начал смеяться.
— Я люблю тебя.
Ливи села прямо, как будто в кровать только что ударила молния.
Ага. Это был мой плавный ход. Я просто проболтался, пока мы препирались, полностью одетые, в случайном гостиничном номере в центре штата Мэн. Это должна была быть история, о которой мы будем рассказывать нашим детям — волшебный момент, который бывает только раз в жизни с кем-то. Это была романтика Сэма Риверса в ее лучшем проявлении — совершенно и абсолютно нелепая, но и более честная, чем все на свете.
— Ты что? — наполовину вздохнула она, наполовину обвинила.
— Дизайнерские туфельки, я сказал: «Я люблю тебя». Я люблю тебя уже давно. Наверное, с того момента, когда ты использовала свое тело как щит от ветра, чтобы я
