газировки выкатилась одновременно с телефонным звонком.
– Ячейка номер пятнадцать, шифр "Дэ семь, тридцать девять"! – радостно сообщил мне парень и, не сдерживая ликования по поводу невероятно выгодной сделки, прокричал: – Чао, бамбино!
Он не обманул. Во всяком случае, он продал мне именно видеокассету, а не книгу или кирпич. Я сунул ценную добычу в рюкзак и вышел на привокзальную площадь. В Севастополе мне больше нечего было делать. Надо было затаиться в укромном месте и просмотреть кассету. Тягостное чувство, что за мной ведется слежка, не оставляло меня. Садиться в такси мне уже не хотелось. При виде человека в форме я немедленно переходил на другую сторону улицы. Я озирался по сторонам помимо своей воли, и от этого у меня вскоре невыносимо заболела шея. Я пешком дошел до Советской, затем свернул на Терещенко. Я нарочно выбирал маленькие улочки, изобилующие путаными двориками. На них я чувствовал себя так, как крыса в подвале. Сравнение гадкое, но точное. Любопытство терзало меня. Что записано на кассете? Пойму ли я, в какой момент легко подвешенный язык артиста стал его злейшим врагом и в итоге привел к смерти?
Я находился в пяти минутах ходьбы от дома Юрки Кондрашова. Там есть телевизор и видеомагнитофон. Прекрасные условия для работы… Я остановился в нерешительности. Татьяна не станет возражать. Ее мать тем более. Им спокойнее, если я буду рядом. Спокойнее, потому что они не знают, какой шлейф тянется за мной. Но я-то знаю. Я знаю, что к ним с равной долей вероятности может нагрянуть как милиция, так и убийца. Ни тот, ни другой вариант ничего хорошего не сулит. Увы, не имею я права подвергать женщин опасности.
Одинокий, измученный, голодный, я продолжал стоять в старом квартале, пропахшем вяленой рыбой и кошками, и не знал, куда мне теперь идти. Из города так просто не выйдешь, милиция наверняка проверяет все машины и рейсовые автобусы. В гостиницу нельзя. Знакомых здесь у меня больше не осталось… Надо идти дальше, куда-нибудь идти, ибо стоять на месте невыносимо.
Через час я спустился к короткому причалу, где покачивались на волне прогулочные катера, и уставшие за день экскурсоводы заманивали отдыхающих. Меня никто никуда заманивать не стал, на отдыхающего я совсем не был похож. Я сел на скамейку рядом с почерневшим от солнца и моря мотористом и снова пересчитал деньги, так как уже успел забыть, сколько их осталось.
– На экскурсию по бухте хватит, – усмехнулся моряк, искоса поглядывая на меня.
– А до Ялты? – спросил я.
Через десять минут мы отчалили, вышли из бухты в открытое море и поплыли мимо мыса Херсонес, где среди руин возвышался одинокий колокол, и его редкий, наполненный глубокой тоской звон разносился над морем. Я пристроился на мокром, обшитом ледерином сиденье под брезентовым навесом, положил под голову рюкзак и, убаюканный мерным рокотом мотора и легкой качкой, уснул.
Глава двадцать пятая. Агония
Продрогший от сна и моря, я сошел на берег, когда уже было за полночь. Теплые кварталы города еще содрогались от музыки, еще метались в них разноцветные огни, и пестрой рекой двигались толпы отдыхающих. Я влился в нее, прошел несколько улиц и свернул в кафе. Официантка поставила посреди стола кувшинчик с чахлым цветком, затем – перечницу с солонкой и салфетки. Еще через минуту – тяжелую черную пепельницу. Спустя некоторое время положила передо мной меню. Она уделила моему столику уже столько много внимания, что я, по идее, должен быть сытым и пьяным. Но голод только усиливался. Официантка принесла тарелку и приборы, завернутые в салфетку. Но и это не помогло. Я терпеливо ждал, глядя на поток людей.
– Водку нести? – спросила официантка.
– А еда у вас бывает?
– Еда?
За соседним столиком уместилось никак не меньше десяти молодых людей. Разговаривали они тихо, совсем неслышно, сблизив головы к середине стола, как заговорщики. Но смеялись очень громко.
То ли сон на катере заморозил мои желания, эмоции и мысли. То ли я непроизвольно оттягивал тот момент, когда просмотрю купленную за тысячу долларов кассету. Не надо сейчас терзать себя тяжелыми мыслями и вопросами. Надо расслабиться. Полностью заполнить собой эти несколько минут, не загадывая, чем будут заполнены следующие.
Мне принесли отбивную на ребрах и мисочку салата. Это кафе открылось недавно, здесь мы с Ириной не были. А вот на набережной мы исходили все. Компания за соседним столиком еще раз взорвалась смехом и дружно поднялась. Загремели стулья. На опустевшем столе осталась стоять дюжина бокалов. Человек странно устроен. Для смеха и компаний душа должна быть соответствующим способом подготовлена. Я представил себя среди этих веселых молодых людей. Наверное, я не понял бы ни слова из того, что они говорили. Не понял бы их желаний, интересов и увлечений. Я чувствовал бы себя среди них, словно среди марсиан.
Я попросил принести мне коньяку и кофе. Сознание прояснялось. Возвращались силы, а с ними и желание работать дальше. Вгрызаться в базальтовую плиту, за которой была скрыта истина.
До верхней дачи я добирался пешком. Идти по ночному городу было легко и приятно. С гор стекала живительная прохлада. На черное небо взобралась луна, и под кипарисами легли длинные тени. Город был мне родным, знакомым до малейших деталей. Мне казалось, что я не был в нем очень долго, и за время моего отсутствия очень многое здесь изменилось. А главное – все вернулось на круги своя. Все плохое осталось на знойном пустыре, застроенном дачными домиками. А здесь царствует доброта, сонная лень, доброжелательность и веселье. Где-то недалеко, в зеленом квартале, мой дом отражает в темных окнах яркую луну. Где-то, увитый виноградником, словно наряженный в карнавальное платье, стоит дом Ирины, и моя подруга сейчас крепко спит, и каждый редкий прохожий хорошо знает и любит ее, наслышан о нашей многолетней дружбе и желает нам счастья и любви…
Как хорошо верить в это! Каким безумным обвалом счастья наполняется сердце, если всего на долю секунды забываешь о страшной правде и веришь, что все здесь, как прежде. Вот оно, счастье – осознавать, что все, как прежде. Почему же раньше, когда это "прежде" было настоящим, я не испытывал такого умопомрачительного блаженства?
