Меня очень удивил его внешний облик — В.Г. не отвечал моему представлению о писателе и политическом ссыльном. Писателя я представлял себе человеком тощим, нервным, красноречивым — не знаю, почему именно таким, В.Г. был коренаст, удивительно спокоен, у него здоровое лицо, в густой курчавой бороде, и ясные, зоркие глаза.
Он не был похож и на политиков, которых я знал уже много: они казались мне людьми, всегда немножко озлобленными и чуть-чуть рисующимися пережитым.
В.Г. был спокоен и удивительно прост. Перелистывая мою рукопись на коленях у себя, он с поразительной ясностью, образно и кратко говорил мне о том, как плохо и почему плохо написал я мою поэму. Мне крепко запомнились его слова:
— В юности мы все немножко пессимисты — не знаю, право, почему. Но кажется — потому, что хотим многого, а достигаем — мало…
Меня изумило тонкое понимание настроения, побудившего меня написать «Песнь старого дуба», и, помню, мне было очень стыдно, неловко пред этим человеком за то, что я отнял у него время на чтение и критику моей поэмы. Впервые показал я свою работу писателю и сразу имел редкое счастье услышать чёткую, уничтожающую критику.
Повторяю — меня особенно удивила простота и ясность речи В.Г.: люди, среди которых я жил, говорили туманным и тяжёлым языком журнальных статей.
Вскоре, после этой первой встречи с В.Г., я ушёл из Нижнего и воротился туда года через три, обойдя центральную Русь, Украину, побывав и пожив в Бессарабии, в Крыму, на Кавказе. Много видел, пережил и, изнемогая от пестроты и тяжести впечатления бытия, чувствовал себя богачом, который не знает, куда девать нажитое, и бестолково тратит сокровища, разбрасывая всё, что имел, всем, кто желал поднять брошенное.
Я не столько рассказывал о своих впечатлениях, сколько спрашивал, что они значат, какова их ценность?
В этом приподнятом настроении я снова встретился с В.Г. Сидел у него в маленькой тесной столовой и говорил о том, что особенно тревожило меня, — о правдоискателях, о беспризорной бродячей Руси, о тяжкой жизни грязных и жадных деревень.
В.Г. слушал, задумчиво улыбался умными и ясными глазами и вдруг спросил:
— А заметили вы, что все эти правдоискатели больших дорог — великие самолюбцы?
Конечно, я этого не замечал и был удивлён вопросом.
А В.Г. добавил:
— И лентяи порядочные, правду сказать…
Он говорил не осуждая, добродушно, и от этого его слова приобретали особый вес, особое значение. Во всей его фигуре, в каждом жесте чувствовалась спокойная сила, а внимание, с которым он слушал, обязывало к точности и краткости. Его хорошие глаза, вдумчивый их взгляд взвешивали внутреннюю ценность ваших слов, и вы невольно требовали от себя слов значительных, точно рисующих мысль и чувство. Уйдя от него, я почувствовал, чем отличаются его рассказы о человеке от рассказов других людей. Как многим, мне казалось, что беспристрастный голос правдивого художника — голос безразличного человека.
Но чуткие замечания В.Г. о мужиках, монахах, правдоискателях обличали в нём человека, который не считает себя судьёю людей, а любит их с открытыми глазами, той любовью, которая даёт мало наслаждений и слишком много страданий.
В этом году я начал печатать маленькие рассказы в газетах и однажды, под влиянием смерти крупного культурного деятеля, нижегородца А.С. Гацисского, написал какой-то фантазёрский рассказ о том, что над могилой интеллигента мужики благодарно оценивают его жизнь.
Встретив меня на улице, В.Г. сказал, добродушно усмехаясь:
— Ну, это вы плохо сочинили. Такие штуки не надо писать!
Видимо, он следил за моей работой, бывал я у него не часто, но почти при каждой встрече он что-нибудь говорил о моих рассказах.
— «Архипа и Лёньку» напрасно напечатали в «Волгаре» — это можно бы поместить в журнал, — говорил он.
— Вы чересчур увлекаетесь словами, нужно быть более скупым и точным.
— Не прикрашивайте людей…
Его советы и указания всегда были кратки, просты, но это были как раз те указания, в которых я нуждался. Я много получил от Короленко добрых советов, много внимания, и, если в силу разных неустранимых причин не сумел воспользоваться его помощью, — в том моя вина и печаль.
Известно, что в большую журнальную литературу я вошёл при его помощи.
О многом я умолчу из опасения быть бестактным в похвалах и благодарности моей этому человеку.
Скажу в заключение, что за двадцать пять лет литературной моей работы я видел и знал почти всех больших писателей, имел высокую честь знать и колоссального Л.Н.Толстого.
В.Г.Короленко стоит для меня где-то в стороне от всех, в своей особой позиции, значение которой до сего дня недостаточно оценено. Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не умел сказать. Он сказал это тихим голосом мудреца, который прекрасно знает, что всякая мудрость относительна и вечной правды — нет. Но правда, сказанная образом Тюлина, — огромная правда, ибо в этой фигуре нам дан исторически верный тип великорусса — того человека, который ныне сорвался с крепких цепей мёртвой старины и получил возможность строить жизнь по своей воле.
Верю, что он построит её так, как найдёт удобным для себя, и знаю, что в этой великой работе строения новой России найдёт должную оценку и прекрасный труд честного русского писателя В.Г. Короленко, человека с большим и сильным сердцем.
Песня
Окно моей комнаты смотрит в парк, — это один из лучших парков южного берега Крыма — более тридцати десятин земли любовно украшено великолепными образцами растительного царства, их собрали со всего земного шара. Мощные веллингтонии из Австралии возвышаются над гигантскими листьями банановых пальм, альпийская сосна бросает тень на нежное кружево японской мимозы, на фоне голубых елей тяжело качаются ослепительно белые восковые цветы магнолии. Акации, лавры, пирамидальные тополя и элегические кипарисы отражаются в тёмных зеркалах прудов, по бархатной воде плавают лебеди, поставив крылья парусами. Всё удивительно мощно, богато красками, щедро насыщено солнцем юга, источает хмельной запах, всюду с земли поднимаются к солнцу розы, лилии, канны и множество других цветов.
Парк спускается с горы к морю, сквозь тихий шорох разнообразной листвы слышно, как ласково ворчат волны, выплескиваясь на камень берега, а над парком повисла голубовато-серая гора, гребень её покрыт щетиной леса. Всё — царственно красиво, растительность поражает своею энергией, человек должен был затратить множество воли и ума для того, чтоб разбить среди обломков осыпавшейся горы этот райский сад. Владелец парка так и называет его: «Райский сад».
В шесть часов утра где-то, на окраине парка, начинает звонить колокол. Не торопясь, один за другим, в тишину падают назойливые удары — десять, тридцать; однажды я насчитал девяносто два удара, другой раз — семьдесят восемь. В колокол бьёт сутулый, волосатый старик с вывернутыми ногами, похожий на гнома, одетый в рубище. Смешно видеть, когда он, вечером, обходит парк с дрянным ружьём в руках, едва передвигая ноги, глядя в землю. С последним ударом колокола на дорожках парка являются девицы и бабы, — все из Орловской губернии, малорослые, скуластые, с маленькими глазами, очень похожие одна на другую. С лопатами, граблями и садовыми ножницами в красных лапах, они расходятся по парку группами, по три, по пяти, и начинают работать.
Милая тишина утра особенно целомудренна в этом дивном саду, где так умело собраны лучшие, наиболее красивые создания земли. Солнце юга, ещё не жаркое, ласково блестит на глянцевитой листве латаний, любовно освещает цветы и пёстрый гравий дорожек. Шумит море, точно орган вздыхает. Хочется услышать песню, какой-то торжественный гимн утру, солнцу, жизни. И вот, из-за маленькой рощи пальм раздаётся возглас контральто — неожиданно чужой всему, что видишь:
Ой вы, хлопцы-молодцы,Вы, девицы-кралечки!
Три голоса стройно и дружно поют:
Не ходи —Лучше будет, лучше будет!Не люби —Лучше будет, лучше будет!
В мохнатых ветвях кедра порхают птицы, вспугнутые пением. Чавкают ножницы, обкусывая ветки роз, скрипят лопаты по гравию, шипит вода, вырываясь из шланга толстой серебряной струёй. В атласе зелени, среди ярких цветов, под ветвями редчайших растений копошатся серые фигуры женщин, девиц и плачет, всхлипывает странная панихидная песня:
Добежала до ворот —Схватилася за живот…
Хор внушительно отпевает:
Лучше было б, лучше было бНе знавать,Чем теперь, чем теперьЗабывать!..
В голубой пустыне небесной парит коршун, ниже его мелькают ласточки; золотые цветы акации окружены пчёлами, осами, гудят ласковые струны, природа творит и ликует. Удивительно празднично всё вокруг, торжественное веселье наполняет парк, — это прекрасно чувствуют птицы, но это, видимо, недоступно женщинам, работающим в райском саду. Согнувшись у корней деревьев, расхаживая на четвереньках, как обезьяны, они точно заколдованы своей жалобной песней:
