– Генералу Недичу. Лично. Вручить в собственные руки, государственная важность. Тогда это попадет ко мне. Иначе заваляется в канцелярии, и никто не обратит внимания, знаешь, сколько нам пишут...

– Хорошо. Это самое легкое. А если испробовать что потяжелей? Связь с тем, например, за кем вы следите? Связь с врагом?

Шошич посмотрел на Шоха и полез за сигаретами.

– Это хуже. Слежку за ним пустим, телефоны будем прослушивать, но мер никаких не примем — начнем игру. В таком деле важен не столько наш человек, сколько их люди, вся цепь. Если бы ты не ставил таких жестких сроков, другое дело. И потом, должен быть очень серьезный материал, чтобы начать игру. Достоверный материал.

– А может, ударить с двух сторон?

– Слишком будет много. Вызовет обратный эффект: решат, что враг компрометирует сильного работника, который здорово нажимает ему на хвост.

– Хорошо. Я поехал. Через полтора часа сигналбудет у тебя, ты уж проследи.

– А дальше? Ну, допустим, мы получим какие-то материалы на Везича. Что потом?

– Что-нибудь придумаем, Владимир. Важно начать немедленно.

Он говорил неправду. Он придумал все, пока ехал сюда. Ему надо было сделать первый шаг: пусть на Везича падет пятно, любое, пусть даже вздорное, пусть даже то, которое можно потом отмыть. Второй шаг предпримет Никола Ушеничник.

Вице-президент издательской корпорации «Хорватские новины» Никола Ушеничник помешал ложкой черный чай, обжигаясь, отхлебнул глоток, пролил несколько капель на новенький пиджак из твида (как многие толстые стареющие мужчины, он любил одеваться по самой последней моде), закурил и, поднявшись из-за стола, забегал по кабинету.

– А если я подведу наши газеты? — спросил он, остановившись. — Диффамация, клевета и все такое прочее? Хорватской прессе и без того туго живется...

– В худшем случае газету арестуют на один номер. И наложат штраф. Это может быть, Никола. Но такая возможность равна единице. Единица против тысячи.

– Гарантии?

– Мое слово.

– Твое или Мачека?

– Мое или Мачека? — переспросил Иван Шох, чувствуя, как в нем накипает злоба. — Мое или Мачека... Ты кого просил о помощи со строительством? Меня или Мачека? Кто тебе сэкономил пять миллионов динаров? Я или Мачек?

– Знаешь что, Иван, только не заносись. Ты сэкономил мне деньги лишь потому, что стал секретарем Мачека. Будь ты поэтом Шохом, ничего бы не сэкономил. А сейчас ты предлагаешь мне ударить по одному из полицейских китов! Я знаю, что это такое: я стукну, а потом все — в сторону. Если бы мне это поручилМачек, тогда другой разговор. Я бы выполнял его указание, я бы тогда служил власти. Я люблю тебя, Иван, но я ведь достаточно платил тебе за помощь. Сколько твоих поэм напечатано в наших газетах? Я ж тебя этим не попрекаю. А ты мне глаза колешь: «Я тебе деньги сэкономил, я тебе дал возможность строиться!» Нельзя так!..

Иван Шох умел показать обиду. И прощаться умел так, чтобы собеседника не то чтобы испугать, но дать понять его вину и — более того — ошибку. У каждого человека, считал Шох, в определенный момент появляется определенное пристрастие, и этому-то пристрастию он подчиняет все свои помыслы. А поскольку Шох старался иметь дело лишь с людьми толковыми, знающими во всем и во всех смысл, он точно представлял себе, как такие люди выстраивают многосложные комбинации, основанные на личных отношениях, пересечениях интересов, взаимосвязанностях тех компонентов, которые в конечном счете и влияют на положительный или отрицательный исход дела. А в этой взаимосвязанности особенно четко прочерчиваются дружба или вражда того или иного лица с другим лицом. То есть, рассорившись со мной, ты неминуемо рассоришься с доброй половиной моих приятелей, а они, мои приятели, держат руки на рычагах, и, таким образом, расхождение со мной будет означать для тебя разрыв со многими людьми, которые в иное время помогали, а отныне будут пассивными, и это значит, будут вредить, ибо пассивность — то самое страшное, что может помешать делупо-настоящему.

– Ладно, Никола, — медленно сказал Шох. — Извини, что посмел обратиться к тебе с такой просьбой. Виноват. Ну ничего, как-нибудь я свою вину заглажу. Не последний раз видимся, не первые у нас с тобой в жизни дела...

Шох не торопился уходить, он знал, что всякая поспешность необходима лишь в крайнем случае. Надо так вести разговор, чтобы собеседник имел время для ответа, от которого зависело многое не только для него самого, не только для того, кто пришел к нему с разговором, но и для дела— будущего и настоящего, реального и возможного.

– Привет домашним передавай, — продолжал Иван, забирая со стола спички и сигареты, — особый поклон батюшке, мудрый он у тебя человек.

– Куда ж ты? Погоди, сейчас я скажу, чтобы обед нам накрыли.

– Нет, спасибо, Никола, мне обедать можно только после того, как дела улажены. А сейчас придется к твоим конкурентам ехать...

– Не напечатают, Иван.

– Напечатают. Им ведь и моегослова достаточно.

– Обидчивый какой стал... Будто девица.

– Мы на друзей не обижаемся, Никола.

– Это, значит, понимать так, что я теперь и не друг тебе? Да?

Шох сухо засмеялся.

– Не я девица, а ты. Ишь, какие сюжеты придумываешь...

С этим он поднялся и протянул руку.

– Да погоди ты, — нахмурился Ушеничник. — Погоди. Сядь. Так дела не делаются. Сядь.

Начальник генерального штаба

Гальдер.

«Обстановка. Намечается новый балканский союз: Англия — Греция — Югославия. Переброска югославских войск в Южную Сербию продолжается. Количество признаков распада югославского государства увеличивается.

Вицлебен (начальник штаба 2-й армии). Совещание по вопросу операции, проводимой 2-й армией. Главный удар наносить левым флангом. Ближайшая цель — высоты севернее Загреба».

10. NIHIL EST IN INTELLECTU, QUOD NON FUERIT IN SENSU 8

А Степан и Мирко газет не читали — надо было освобождать усадьбу от строительного мусора, свадьба-то с Еленой через три дня, как только страстная неделя кончится и пасху встретят. Какие уж тут газеты, какая тревога за то, что происходит в далеких и непонятных городах, какие тут радиопередачи, будь то из Берлина, Белграда или Лондона, врут в них все или молчат о правде, только деньги зазря переводят...

...А маленькая художница Анка торопилась закончить работу, она с матерью дюжину полотенец и две скатерти вышивала — красным крестом по беленому полотну, — но от работы им приходилось часто отрываться, потому что мать таскала ее с собой по городу: запасаться солью и крупой. Люди говорят, война может случиться, а отец сказал, что в войну без соли погибель...

...А Ганна любила Мийо и была с ним все дни напролет и даже ночи, зная, что Звонимир Взик в своей редакции. И старалась она не слышать улиц, и сняла номер в отеле, где на окнах были старинные тяжелые гардины, — там не то что темно, но и тихо, как в склепе. Ведь когда тайно любят, боятся света да шума...

...А репортер Иво Илич из газеты Звонимира Взика, Ганниного мужа, смотрел на своего первенца со страхом и брал работу на дом, чтобы больше сделать. Взик платил за строку, а если война (не будет войны, не может ее быть!), так хоть побольше денег на первое время и ни в чем мальчику не откажет, пусть весь мир перевернется вверх тормашками! Эх, повезло бы ему, дал бы ему отличиться Звонимир Взик, поручил бы какой важный репортаж, сразу б жизнь переменилась, сразу б из нищеты вылезли, да ведь разве даст! Журналист, если он настоящий, вроде акулы, все сам норовит заглотать, а уж если горячая тема, тут он первый, хоть и редактор, и на машине ездит, и секретаршу держит...

...А дед Александр смотрел на людей, посмеивался и распевал черногорские частушки:

– Нас и русав двеста милиона, нас без русав полакамиона9!

Весна пришла буйная и до того теплая, что казалось, на улице июнь, а не начало апреля.

Весна в Загребе — пора особая: горы окрест не покрылись еще масляной сине-зеленой листвой, и голубой церковный полумрак, рожденный таянием снегов, казался декорацией, на которой рукою великого художника написаны холодные черные стволы мокрых деревьев. Но в том, как одиноко и осторожно пересвистывались птицы в гулких еще лесах, в страстном бормотанье стеклянных ручьев, в том, как лучи вечернего солнца высвечивали почки на ветвях, словно бы набухших ожиданием, во всем этом, тихом, осторожном и слышимом, угадывалось приближение поры цветения, внезапной здесь, словно в сказке, когда за одну ночь случается чудо и зимний лес становится прозрачной шелестящей рощей.

Штирлиц шел по Загребу. Сверни с центральной Илицы, пройди мимо ресторанчика «Охотник», поднимись по крутым улочкам Тушканца — и окажешься в лесу; спустись через маленькие проулки — и снова ты среди толчеи, шума и веселой, гомонливой весенней толпы.

1 ... 43 44 45 46 47 48 49 50 51 ... 99

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Альтернатива (Весна 1941) - Юлиан Семенов бесплатно.

Оставить комментарий