минуты, когда усталость брала свое и он падал в беспокойный сон. А может, отвлекая его, она отвлекалась сама.
— Давай вместе доедим хотя бы эту порцию, иначе Игиль съест нас, — он улыбнулся ей, хотя у самого на душе было пусто. Он не был уверен, что вообще получилось. Но судя по выдавленной улыбке в ответ — что-то у них уже получается.
— Хорошо, — она попробовала ложку и, скривившись, проглотила. — Только не выдавай меня как в детстве, что я скривилась снова.
— Я никогда тебя не выдавал! — сделал обиженный вид Ишас, надув губы и нахмурившись.
— Так я тебе и поверила, она всегда знала, — воспоминания о детстве согревало их, позволяя хоть ненадолго отвлечься от окружающей темноты.
— Может, она просто и без нас знала, что отвра… — тут дверь скрипнула и послышались шаркающие шаги Игиль, — очень вкусно готовит! — Ида прыснула со смеха.
— Поэтому ты не ешь, вот я твою порцию доедаю, — чуть громче сказала Ида, чтобы Игиль расслышала. Ишас еще сильнее нахмурил брови и беззвучно, одними губами произнес непонятно что, но это явно была угроза. Хотя глаза его засветились теплом.
— Ида, можешь не стараться, я вас двоих слишком хорошо знаю, чтобы поверить, что вы способны оценить высокое кулинарное искусство! — голос Игиль прозвучал грозно, но с недавних пор он отдавал каким-то материнским сочувствием. — Недаром же говорят, что осел не ведает, что вкушает.
Когда она вошла и грозно посмотрела на обоих, расставив руки по бокам и стуча одной ногой, напоминая ведьму с картинки из книги детских сказок, Ида и Ишас не смогли сдержать себя и прыснули уже оба. Они смеялись так, будто эмоции, копившиеся в них всю эту неделю, вырвались потоком в виде смеха, подобно потоку, сносящему все вокруг.
— С ума сошли? Прекращайте! — Игиль попыталась сохранять свой устрашающий образ, но прожив с ней самые тяжелые дни в своей жизни, Ида и Ишас поняли, что за всем этим суровым обликом скрывалось слишком доброе сердце, просто очерствевшее в одиночестве и в скорби отрастившее панцирь.
— Все, все, — поднял руки Ишас, будто сдавался, — мы просто…
— Ты еще вчера обещал приделать ручку к двери, бездельник, я что, бесплатно тебя кормлю? — перебила его Старуха, не дав договорить и вернув себе маску вечно недовольной брюзги.
Ишас усмехнулся и пошел за инструментами в подвал. Вчера он был занят, но не мог рассказать Старухе, что всю ночь провел в комнате Иды. Игиль их обоих тогда вышвырнет и слушать даже не станет, что Ида боялась новых видений, она боялась заснуть одна. Ей всюду мерещилась смерть… Ида была слишком напугана, чтобы он мог оставить ее одну. Поэтому он охранял ее сон. Да и не только поэтому. Ишасу самом было спокойно, когда он знал, что с ней все в порядке.
Ида осталась убрать со стола. Ей надо было занять себя чем-то, где можно не думать о кошмарах. Всю неделю со дня смерти отца ни одно видение, ни один сон не посещал ее. Но вчера снова накрыло ощущением неизбежности, будто она должна что-то вспомнить. Все это выше ее сил. Она не может ни бороться, ни терпеть эту пропасть внутри себя, заполненную лишь страхом и темнотой. Ей нужны ответы, но готова ли она к ним. Как бы она хотела сейчас не знать о тех письмах и никогда не слышать о пророчестве. Вчера видела Луйса. Впервые с того дня, сперва он где-то пропадал, а потом все время продолжал работать в кузнице — непонятно зачем, но видимо, он единственный сохранил рассудок и готовился на случай, если весть дойдет до столицы. Только Ида знала, что не все в отряде были обычные солдаты, некоторые приходили за ней. И кто знает, кого искали те азкаретцы… Может, они просто решили не тратить времени, зачем ограничиваться одной девчонкой — ее придется отдать тому, кто их отправил, — если можно и себе отхватить развлечений. От этой мысли Иду начало мутить. И ей было тяжело держать все в себе. Никто не знал, что она единственная виновата во всех этих смертях. Единственная. Даже Ишасу не сказала.
— Если ты снова занимаешься самоистязанием, брось это дело, девочка, — голос Игиль вырвал Иду из размышлений и напугал, не могла же старуха читать мысли.
— Что? Я просто вспоминала…
— Оставь эти сказки детям, я прекрасно знаю, что сейчас в твоей голове. — Она села на кушетку и похлопала рядом с собой, приглашая Иду сесть возле себя. Когда Ида нерешительно подошла и присела, старуха продолжила: — Они не твоя вина. Не смотри на меня так! Я не читаю мысли, просто многое знаю и умею наблюдать. Я знаю, кто ты, дитя. Когда твой отец пришел в деревню, я первая увидела его и дала приют. Он не рассказывал?
— Нет, он ничего не рассказывал о прошлом.
— Узнаю Старого Потрана, — Игиль покачала головой, усмехнувшись под нос, будто вспомнила какую-то общую историю. — Он боялся, очень боялся, что его выследят, что тебя найдут и отберут. Хотя сперва он боялся того, что с тобой могут сделать. А потом ты стала его дочерью, настоящей дочерью. Тс-с-с, не надо плакать, дитя. Он сейчас в гораздо лучшем мире, чем мы. Плачь о живых.
— Нет, я просто скучаю по нему. И я виновата, я не сказала ему…
— Он знал, дитя. Он все знал. — Игиль провела ладонью по волосам Иды и продолжила: — Я не знала подробностей, но догадалась, что ты тоже дитя из пророчества. Потран долгое время никому не доверял, ни с кем не говорил, всех сторонился. Потом их с Йофасом объединило нечто общее, кхе-кхе, — старуха закашлялась, внимательно посмотрела на Иду, будто сомневалась в чем-то, но продолжила: — два одиноких отца нашли общий язык. Я думаю, Йофас знал, кто ты. Да и деревня знала, но мы не обсуждали это никогда. Все дали молчаливое согласие. Ты верно знаешь, что в день всеобщей скорби случилось с моим внуком. Я даже почти поверила, что это он. Он родился с рыжим пухом и меткой на лбу. У нас говорили, что это метка Младшего Сына, поэтому я испугалась и не сказала ни слова повитухе, хотя знала, что она ушла к ним. Дочь умерла через час от потери крови и от горя, а я обезумела. — Иде казалось, старуха забыла о ее присутствии. — Я впервые за всю жизнь ушла в храм. Я молилась, не зная молитв. Я била колени и лоб. И услышала лишь слово «искупление». Но как можно было искупить
