Она все время нервно поглядывала на часы, пока Мориц, сидевший напротив, не сказал сочувственно:
— Уже больше семи. Ты наверняка торопишься домой.
— Вообще-то сегодня Никлас ответственный за дом. Он обещал вовремя закончить.
Они посмотрели друг другу в глаза. Потом Марлена отвела взгляд и сделала вид, что вновь углубилась в бумаги.
— Перестань, девочка. — Мориц откинулся назад. — Передо мной нет смысла разыгрывать спектакль.
Марлена подняла одну бровь и сказала совершенно нейтральным тоном:
— Не понимаю, на что ты намекаешь. У меня все в порядке…
Мориц пожал плечами:
— О'кей… Если ты не хочешь об этом говорить…
— А говорить-то не о чем.
— Не о чем?
— Да! — сказала Марлена с нажимом.
Пока она ехала домой, начался дождь. К ветровому стеклу прилипли опавшие листья: осень. Когда Марлена выехала за город, на луга упал ночной туман.
Они теперь жили в небольшом местечке в двадцати километрах от Мюнхена. Внезапно, от инфаркта, умер отец Никласа. Обстановку берлинской квартиры он завещал своей экономке, а деньги на банковском счете — Никласу.
— Я заплатил задаток за дом, — сказал Никлас вскоре после похорон.
— Что, прости?
— Да, да, ты не ослышалась. — Никлас слегка покраснел.
Марлена усмехнулась:
— Он выстроит дом, вырастит сына и посадит дуб…
Никлас поморщился.
— Но, Никлас, дом требует так много забот… Да еще сад.
Она с тоской подумала, сколько времени отнимает уход за цветами и деревьями, и уже увидела себя обрывающей увядшие лепестки с розовых кустов. Но Никлас попытался успокоить ее: дом, который он нашел, совсем другой. В подвале — грибок на стенах, деревянные ступеньки скрипят, сад запущен, там крапива по пояс. Все это будило его экологическое, «зеленое» воображение, а мечта о заросшем сиренью домике на краю леса грела его романтическую душу.
Кроме того, иметь дом считалось престижным. Кто мог похвастаться этим? Разве дом можно сравнить с одинаковыми коробками, полными одинаковых квартир? Эти старые постройки, моя дорогая, они имеют характер, и с этим согласятся их друзья, вдохнув затхлый запах подвала или услышав уютный скрип деревянных ступенек.
Итак, друзья нашли дом «оригинальным» и «шикарным», сидя в теплой кухне у кафельной печи с куском сыра в одной руке и стаканом красного вина в другой. Загвоздка была в том, что потом они возвращались в свои современные городские квартиры с мусоропроводом, стиральными машинами и супермаркетом за углом. По расчетам же Марлены, в их доме все необходимые переделки удастся завершить к году этак 2040-му, если к тому времени грибок не доберется до верхнего этажа и не разрушит его.
Но Никлас сердился, когда она высказывала подобные предположения. Он обещал, что станет по вечерам и в выходные ремонтировать дом и будет сам заботиться о саде. Он всегда мечтал иметь сад. Он сделает большую клетку для морской свинки Андреа, выполет сорную траву. А потом посадит мяту, мелиссу, базилик. Он покрасит забор и заасфальтирует подъезд к дому. Это будет для него замечательной физической разрядкой после целого дня, проведенного в офисе.
К этому времени он блестяще сдал все госэкзамены и получил предложение поступить в правовой отдел концерна Абеля. Концерн принадлежал к крупнейшим предприятиям химической индустрии; там работало десять придирчиво отобранных и строго проэкзаменованных юристов. Только после испытательного срока с ними подписывался контракт. «Фаза эйфории» — так назовет Марлена позже это время — месяцы, когда золотая дверь в будущее приоткрылась. Но Марлену и Никласа привели в ужас вопросы анкеты в концерне — о политических пристрастиях, отношении к общественной жизни и штрафах за участие в политических акциях. Как раз незадолго до этого Никлас был приговорен к двум денежным штрафам за сидячую демонстрацию и занятие дома с формулировкой «принуждение и нарушение неприкосновенности жилища». В результате Никлас так и оставил без ответа эти вопросы.
Потом, дома, после бутылки кьянти он держал гневную речь по поводу нацистских методов недобитых капиталистических свиней. Лучше не дразнить их, решил он, пока не пройдет эта волна увольнений за левые убеждения и отдел кадров не успокоится. Марлена все же продолжала думать, что он не приживется в этом мощном концерне, ибо не сможет даже ради карьеры стать приспособленцем. Но Никлас запротестовал:
— Можно делать карьеру и не приспосабливаясь, я уже говорил тебе.
— Даже если хрюкаешь с капиталистическими свиньями в одном загоне?
— Может быть, как юрист, я смогу на что-нибудь повлиять? — Но выражение его глаз, подчеркнуто невинное, смутило ее.
Она расстроилась: как можно с легким сердцем обманывать самого себя?! В любом случае, говорил он, надо попытаться, надо продолжать преследовать свои этические цели; и вообще он должен разобраться: что значит профессия в его жизни и может ли он показать себя с лучшей стороны и в профессиональном плане.
Это было очень похоже на отказ от прежних идеалов. Это подозрение Марлены только усилилось на вечеринке по случаю окончания учебы, где собрались друзья Никласа. Раньше Марлена не замечала, что времена изменились. Теперь на первом плане стояли не политические условия и ситуация в обществе, а маленькие, обывательские интересы.
Никлас сменил в концерне несколько отделов, набираясь юридического опыта, и теперь работал в секторе персонального права. И, конечно, — по профессиональным причинам, как он, хмыкнув, заметил — его внешний облик претерпел значительные изменения. Он выходил из дома в костюме и с галстуком, его старый портфель уступил место роскошному «дипломату», он ездил в черном «вольво» и подстригал волосы не у своего старого парикмахера, а посещал дорогой новомодный салон.
Никлас пытался доказать, что эти смешные символы нового социального статуса использует лишь для того, чтобы бить капиталистов их же оружием. Но Марлена не верила его объяснениям. Он всегда знал, какой ресторан сейчас в моде, он ходил с Марленой в театр только на те спектакли, о которых говорили, и его журнальные пристрастия подозрительно изменились: теперь это были «Менеджер магазин», «Шпигель», «Капитал», «Цайт». У Марлены было мерзкое ощущение, что она смотрит на него сквозь какой-то магический кристалл, который все переворачивает. А она все смотрела в него, боясь и надеясь, что все это расплывется, исчезнет, если только она постарается понять и вглядится повнимательней. При этом она и сама не могла сказать, откуда в ней такое ощущение. До встречи с Никласом она сама была совершенно аполитичным человеком, в чем откровенно и признавалась. Да и в эти два года, прошедших после их свадьбы, работа и семья забирали у нее слишком много сил, хотя, конечно, как она понимала, это было лишь пустой отговоркой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
