— Дорогая, я вовсе не собираюсь умирать, уверяю тебя.
— Вы бы умерли, если бы выпили это, — повторила Анна.
— Какой у тебя приятный голосок. Почему ты так долго не говорила, дорогая?
— Я… я не знаю, — девочка выглядела смущенной. — Теперь я могу говорить, но раньше у меня не получалось.
У Марцианы по-прежнему очень болела голова, и ей очень хотелось выпить лекарство, но она боялась испугать ребенка. Едва сдерживая слезы радости, она опустилась на колени перед девочкой:
— Почему ты решила, что я могу умереть, Анхен?
— Потому что мама умерла… — ответила девочка. — Она налила себе что-то в чашку и выпила. Затем опустилась на пол и закрыла глаза, словно уснула. Но я не смогла ее разбудить.
— Ты все это видела? — Марциана не смогла скрыть ужас в голосе.
Глаза девочки наполнились слезами, но она продолжала серьезно смотреть на тетушку.
— Я попыталась закричать, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но не смогла произнести ни звука.
— А твой папа? Мне рассказывали, что это он нашел ее…
— Папа вошел, громко хлопнув дверью, и закричал на маму. Он всегда так делал, когда сердился на нее. А я… я спряталась, чтобы он меня не увидел… Он все кричал и кричал, а потом, когда понял, что случилось… Он еще больше рассердился и стал бить всех слуг, требуя объяснить ему, как мама могла так поступить с ним… А я уже ничего не могла объяснить. Я думала, что голос мой умер вместе с мамой… Мне очень хотелось забыть обо всем, как это сделала она.
— Забыть? О чем?
Потупившись, девочка уставилась в пол, и Марциана испугалась, что малышка вновь перестанет говорить. Но Анна вдруг кинулась на шею тетушке и, зарыдав, произнесла:
— Я… я не знаю!
Марциана крепко обняла ребенка.
— Успокойся, дорогая… Все будет хорошо… Я так рада, что ты снова можешь говорить… Я понимаю, что ты должна ужасно скучать по своей маме. Никто не сможет занять ее место в твоем сердце, но надеюсь, ты позволишь мне заботиться о тебе?.. Почему ты решила, что мама хотела о чем-то забыть?
— Она сказала это, — ответила Анна, продолжая плакать.
— Мама говорила с тобой, прежде чем она… прежде чем выпила из той чашки?
Анна покачала головой.
— Я тебя очень прошу, объясни… — умоляюще произнесла баронесса. — Если она не разговаривала с тобой…
— Она… она написала письмо.
Марциана изумленно ахнула.
— Письмо! Боже мой, но говорили, что она не оставила письма…
— Я нашла его, — почти шепотом произнесла девочка.
Стараясь побороть волнение и боясь, что Анна снова может потерять дар речи, Марциана осторожно спросила:
— Ты можешь показать мне это письмо?
— Оно в моей спальне… Если я пойду одна, Мина заставит меня лечь в постель.
— Я не позволю ей даже ругать тебя, — твердо заявила баронесса.
Девочка крепко сжала ей руку и повела в свою комнату.
Они встретили обеспокоенную няню в коридоре около детской комнаты.
— О, госпожа, вот она! Непослушная девочка! Я думала, что ты уже давно спишь. Я вошла, чтобы погасить свечу, и обнаружила пустую постель. Боже мой, детка, где твои тапочки? Просто не знаю, что мне с тобой делать.
Баронесса почувствовала, что рука девочки задрожала.
— Я позабочусь о девочке, Мина. Вы можете спокойно доверить ее мне.
— Вы зря так поступаете, госпожа баронесса. Мне не нравится, что она так ведет себя, — затараторила няня, лишая возможности госпожу что-то ответить. — Девочку, конечно, стоит наказать за то, что она уходит из своей комнаты… Но с ней нельзя быть слишком строгой, потому что она чувствительна, как цветок, и закрывается, стоит только коснуться ее. Мне бы не хотелось видеть девочку несчастной… Если учительница, которую мы ждем, окажется слишком строгой…
— Думаю, мы сможем это предотвратить, Мина, — ответила Марциана, ободряюще пожимая руку девочки. — Я знаю, что никто так преданно не ухаживал за Анной, как вы. Что же касается гувернантки, то вам не стоит об этом волноваться. Она займется обучением Анны, а вы по-прежнему будете заботиться о ней.
— Хорошо, госпожа… Я благодарна вам за девочку. Малышка воспрянула духом с тех пор, как приехала сюда. Я ни на минуту не сомневаюсь, что графиня фон Левенбах была добра к девочке, но Анна только сейчас стала успокаиваться. Я никогда не видела, чтобы девочка за кем-то следовала тенью, как следует за вами. Она не была даже настолько привязана к своей маме, хотя герцогиня обожала девочку.
Маленькая ручка девочки задрожала.
— Нам не следует так говорить в присутствии девочки, Мина, — твердо сказала Марциана. — Я сама отведу фрейлен Анну в ее спальню. В эту ночь вы можете быть свободны.
Няня с нежностью взглянула на малышку и перекрестила ее:
— Иди, любовь моя, с госпожой баронессой и позволь ей уложить тебя спать. А утром старая Мина снова придет к тебе.
В детской комнате было довольно уютно. Дрова в камине уже догорали, и тлеющие угли за массивной каминной решеткой тускло освещали комнату. На небольшом столике у кроватки стояли потухшие свечи. Марциана осторожно зажгла их и, присев на кресло, внимательно взглянула на Анну, которая с серьезным видом наблюдала за ней, держа руки за спиной.
— Где письмо, дорогая?
Девочка протянула одну руку из-за спины, держа в ней сложенный лист бумаги.
— Я достала письмо, пока вы зажигали свечи, — она закусила губу. — Оно лежало в секретном месте.
Марциана развернула листок дрожащими пальцами.
— Ты можешь не говорить, где лежало письмо. Каждый имеет право на собственные секреты.
Анна облегченно вздохнула и, задумавшись на минуту, произнесла:
— Я могу сказать вам. За плинтусом есть место, где я прятала его.
— Почему ты прятала его, дорогая? Тебе следовало отдать его твоему папе или дедушке Теодору.
— Я боялась рассказать им, что была там, — просто объяснила девочка.
Не став больше ждать, Марциана стала читать письмо.
«Ваша светлость, я никогда не решусь высказать вам все в глаза… Быть может, вы сами найдете этот листок бумаги…
То, что произошло, опозорило честное имя семейства Мансфельд. Вы, разумеется, этого не понимаете и потому даже не просите прощения. Мне же остается лишь молиться Господу, хотя не уверена, что Он простит мой грех. Как я могла подчиниться вашему варварскому решению?.. Я должна была найти выход, чтобы избежать ужасной судьбы, которую вы предназначили для меня.
Если я осмелюсь обвинить вас, мне никто не поверит. Даже дядя Теодор. Разве кто-нибудь сможет поверить, что герцог Мансфельд настолько подл, что смог отправить свою жену в публичный дом?..
