Во всяком другом такого же рода случае кредиторы могли бы объединиться в синдикат, взять управление делами в свои руки, по-своему распорядиться активом. Они могли бы тут же установить, что при очень небольшой затрате денег и умении управлять эту машину можно немедленно пустить в ход.
Но здесь это было невозможно, ибо не было никакого юридического органа, который мог бы узаконить подобного рода операцию. И это до известной степени моральное препятствие было, пожалуй, еще более непреодолимо, чем крепостные стены и рвы, окружающие Стальной город. Несчастные кредиторы видели залог, который мог обеспечить их векселя, но не имели возможности наложить на него запрещение.
Им не оставалось ничего другого, как, объединившись всем вместе, устроить генеральное совещание. На этом совещании было решено от лица всех потерпевших подать апелляцию в конгресс, чтобы он защитил интересы американских граждан, вынес решение присоединить Штальштадт к Североамериканским соединенным штатам и подчинил таким образом этот чудовищный феномен законам всего цивилизованного мира. Кое-кто из членов конгресса был лично заинтересован в этом деле; с другой стороны, такая апелляция вполне соответствовала духу американского законодательства, и можно было надеяться, что дело увенчается успехом.
К сожалению, конгресс был только что распущен, и для того, чтобы дать ход этой апелляции, надо было ожидать следующей сессии. Между тем жизнь в Штальштадте постепенно замирала, и гигантские печи его заводов потухали одна за другой.
Глубокое уныние царило в поселках Стального города, где десять тысяч рабочих семей лишились источника существования. Что делать? Продолжать работу в надежде на жалованье, которое, может быть, выплатят через полгода, а может быть, и совсем не заплатят? А где она, работа-то? Заказы перестали поступать, как только прекратились платежи. Клиенты Шульце выжидали, чем кончится эта загадочная история. Начальники отделов, инженеры, мастера, не получая никаких распоряжений, ничего не могли предпринять сами.
Рабочие сходились, советовались, устраивали собрания, митинги, произносили речи. Но никто не мог предложить никакого определенного плана действий, ибо никаких возможностей действовать не было. Следом за безработицей в город вошли нужда, отчаяние и пороки. Цехи пустели — народ повалил в кабаки; едва только еще одна труба переставала дымить на заводе, в селе по соседству открывался новый кабак.
Наиболее благоразумные из рабочих, наиболее предусмотрительные, те, что сумели припасти кое-что на черный день, складывали свои пожитки, инструменты, милые сердцу хозяйки перины и подушки и, окруженные кучей толстощеких ребятишек, восхищенных перспективой увидеть новый мир из окна вагона, торопились покинуть Штальштадт. Те, кто снялся с места, разбрелись по свету и нашли себе кто на западе, кто на востоке, на севере или на юге другой завод, другую работу, новое жилье. Но таких счастливцев оказалось немного, а сколько на каждого из них приходилось бедняков, которых нужда приковала к месту! Они никуда не могли двинуться. С потухшим взором, с отчаянием в сердце, они бродили по улицам, распродавали свой жалкий скарб хищному воронью, которое, словно по инстинкту, слетается к месту человеческих бедствий, а через несколько дней или недель, когда уже нечего было продавать, оставались без денег, без работы, без надежд, и будущее простиралось перед ними холодное, безотрадное и грозное, как ледяная рука надвигающейся зимы.
Глава шестнадцатая
ДВА ФРАНЦУЗА БЕРУТ ПРИСТУПОМ ГОРОД
Когда известие об исчезновении Шульце дошло до Франсевилля, первые слова Марселя были:
— А что, если это только военная хитрость?
Однако, при зрелом размышлении, он решил, что последствия этой хитрости привели к катастрофе Штальштадта, и это само собой исключает возможность подобного предположения, ибо оно граничит с нелепостью. Тем не менее он говорил себе, что ненависть не рассуждает, а исступленная ненависть такого человека, как Шульце, может сделать его способным на все. Поэтому, что бы там ни было, Франсевиллю следует по-прежнему держаться настороже.
По настоянию Марселя совет обороны выпустил воззвание к гражданам Франсевилля, в котором он призывал их не доверять лживым слухам, распространяемым врагом с целью усыпить их бдительность.
Воодушевленные этим призывом, граждане Франсевилля удвоили свое рвение в работе и военной подготовке, решив, что это будет наилучшим ответом на любую вылазку врага.
Но подробные сообщения в сан-францисских, чикагских и нью-йоркских газетах, описания финансовых и коммерческих крахов, вызванных катастрофой в Штальштадте, создавали такую яркую, убедительную картину, что сомневаться в истинности этого происшествия было просто нелепо.
В одно прекрасное утро жители города доктора Саразена проснулись и почувствовали себя в полной безопасности, подобно человеку, который, пробудившись и открыв глаза, чувствует, что он избавился от страшного кошмара.
Да, кошмар рассеялся; никакая угроза не висит больше над Франсевиллем. Радостную весть сообщил франсевилльцам Марсель, который, наконец, твердо и безоговорочно убедился в этом.
Чувство несказанного облегчения охватило всех; люди пожимали друг другу руки, целовались, поздравляли знакомых и незнакомых, устраивали званые обеды. В городе наступил праздник: женщины нарядились в лучшие туалеты, мужчины оставили земляные работы, прекратили военные упражнения, покинули лагеря. Все ликовали, радовались, сияли. Город словно вернулся к жизни после тяжелой болезни.
Но больше всех радовался доктор Саразен. Этот благородный человек чувствовал себя ответственным за судьбу тех, кто с таким доверием и надеждой отдал себя под его покровительство и обосновался в его городе. Мысль о том, что он обрек этих людей на гибель, он, который думал только об их благополучия и счастье, не давала ему покоя. Наконец-то эта страшная тяжесть свалилась с его души и он может дышать спокойно.
Пережитая опасность теснее сблизила граждан Франсевилля. Люди, принадлежащие к самым различным слоям общества, почувствовали себя братьями, связанными одними и теми же стремлениями, живущими одними и теми же интересами. Каждый ощущал, как в душе его рождается что-то новое. Это новое было их новой отчизной. Они вместе страдали, вместе тревожились за нее и только теперь поняли, как она дорога им.
Словом, работы по укреплению и обороне Франсевилля, несомненно, послужили ему на пользу. Маленькая колония узнала, рассчитала и проверила свои силы. Она чувствовала себя более уверенной. Теперь уже никакой враг не застанет ее врасплох. Короче говоря, никогда до сих пор детище доктора Саразена не видело перед собой более блестящих перспектив.
