— Оно конечно… — хмуро продолжал Шаповалов. — Однако один на один с лихим человеком встречаться… оно… и накладно выйдет. Мое дело донести…
— Тоже мне доносчик, — усмехнулся Шухов. — Твое ж охотничье добро, может, грабят.
— То-то и оно, что «может». А на дворе сенокос. А там, может, и не грабят…
«Что ж, при таких обстоятельствах не возразишь, — подумал старший лейтенант. — В селенье сейчас один день почти год скотину кормит. А идти туда да обратно — едва за полторы недели управишься. И рассуждать особо не приходится — идти надо. Добро еще по дороге удэгейцы встретятся. Они люди наблюдательные. На чужака в тайге у них особое чутье… Ждать нельзя! Если там кто-то убил панты и за ними только и пришел, скроется этот человек. Через Горное «чужаки» не проходили… Но могла какая-либо экспедиция изменить маршрут. С ними такое случается. Может быть, и миновал какой человек Горное стороной… Однако, может, не без ведома кого-нибудь из здешних… Комолова, скажем, того же… Только откуда у него знакомства на стороне?»
Инспектор прикинул примерно, сколько мог Антон Комолов заработать за первый год охоты в бригаде. Получалось, что вполне хватало ему и на три лицензии на панты, и на оптический прицел, который он приобрел в городе. Словно подслушав мысли инспектора, Шаповалов заметил:
— Антошка Комолов тут, пожалуй, ни при чем. Совесть у парня есть. Так я пойду, Семен Васильевич.
— Добро, Ефрем Сидорович, — кивнул инспектор, но охотник не встал и некоторое время крутил в пальцах бороду.
— К Зимогорову можете не заходить. Глядишь, день пути сэкономите. А жене его я все точно рассказал. Вернется, так, я думаю, вам подсобит.
— Спасибо…
— Если бы не Серегина нога да сенокос…
— Само собой…
Ефрем Сидорович посидел-посидел на приступочке рядом с задумавшимся инспектором и решил, что он свое дело сделал, а сенокос — так как же его упустить. Поднявшись, Шаповалов нахлобучил кепчонку на свою рыжую гриву:
— Бывайте, товарищ инспектор.
— Подожди, Шаповалов, — Семен Васильевич тоже встал. — Ты планчик-то мне оставь.
— Планчик?
— Ну да. Ты, Ефрем Сидорович, когда говорил, очень уж точно пальцами показывал, где на Хребтовой сопке костры видел. Будто по бумаге.
— Ишь ты… — покрутил головой Шаповалов.
— И планчик-то, пожалуй, у тебя в кепочке лежит.
— Ей-ей, в кепочке, — рассмеялся охотник и достал сложенную по-солдатски газету для самокруток. Развернув лист, Шаповалов оторвал клочок, на котором были нарисованы характерные очертания Хребтовой, а на склонах ее обозначения трех плантаций. — Ружьишком-то, поди, балуешься, Семен Васильевич. Самая пора.
— Спасибо за совет, — кивнул старший лейтенант. — Давно вволю не охотился. Придется лицензию взять, да и мясца на зиму подкоптить. Коли тревога напрасная, то на обратном пути в самый раз выйдет.
— А сумеете?
— Наловчился, Ефрем Сидорович…
И они распрощались, довольные друг другом.
Над сопками догорал закат, и хребты против его света гляделись черными, плоскими. Лишь вдали, на склоне увала, остро и колюче лучился огонек, словно звезда в кромешную ночь. Зудела мошка. Из тайги тянуло холодком.
Войдя после беседы с Шаповаловым в дом, Семен прошел в кухню и стал собирать котомку. Стеша оторвалась от книги.
— Как раз и ужин готов, — сказала она, еще во время раз говора ее мужа с охотником догадавшись о скором его уходе.
Семен, прекрасно зная, что ужин готов давно и его надо, пожалуй, разогревать, ответил:
— Заговорились малость.
— Ты ватник все же возьми…
— Придется. За десять дней погода десять раз перемениться может.
— Чай не забудь, — улыбнулась Стеша. Она легко и быстро ходила по избе, и как-то само собой у нее получалось, что ни тарелка не загремит, ни ложка не звякнет. И все спорилось в ее руках. Намек на единожды забытый Шуховым чай звучал не упреком, а напоминанием о том времени, когда Шухову после женитьбы надо было отправляться в тайгу надолго, и он знал, что встреча с браконьерами может быть опасной, очень волновался потому за Стешу, а она, ничего толком не ведая, переживала первую разлуку.
Они сели за стол. Семен с удовольствием смотрел на прибранную, подтянутую по-городскому жену, на ее светлые волосы, расчесанные на прямой пробор и опускавшиеся к щекам гладкой волной, на смелый разлет ее бровей и карие глаза. Перед расставанием в душе Семена поднималась как бы теплая волна удивления, что вот эта женщина, лучше и краше которой он не встречал, его жена. Она будет ждать его и волноваться за него. И вообще, что бы он делал без нее, вот этой женщины с теплыми глазами, ловкой и гибкой. И как всякий раз, Семен ощутил невероятность самого своего существования без Стеши.
Не желая оставаться в плену чувств, инспектор спросил жену:
— Что за человек Комолов, по-твоему?
— Какой он ученик?
— Разве это не одно и то же?
— По-моему, нет. Ученик, пожалуй, первая профессия. Человек в классе приобщается к труду, систематическому, серьезному, — как бы размышляя сама с собой, проговорила Стеша. — Бывает эгоист до мозга костей, честолюбец из честолюбцев — отличный ученик. А хороший парень, который никогда не оставит товарища в беде, чуткая душа, не умеет сосредоточиться, неорганизован. Значит, и недисциплинирован, не прилежен, хоть и способен.
— Хорошо, — терпеливо сказал Семен. — Каков ученик Комолов?
— Любит труд. Математический склад ума. Порой старается сделать общие выводы на явно недостаточном основании. Вдумчив, но не очень наблюдателен.
— Ну, а человек? Каков он как человек?
— Любовь к обобщенности, к окончательным, для себя хотя бы, выводам может сыграть с ним злую шутку.
— Значит, «человек» и «ученик» почти одно и то же.
— Именно почти. Характеристика ученика — констатация фактов, их сумма. Вопрос «каков человек» — прогноз. И если спрашиваешь ты, прогноз для крайних ситуаций. Человек может прекрасно трудиться, быть умницей и спасовать, оказаться вороной, что уронила сыр, при испытании на славу, на принципиальность, достоинство, наконец. Понимаешь, прогноз — степень качеств, их проекция на будущее, взаимодействие фактов. Тут можно лишь предполагать, что Комолов устойчив в крайних ситуациях. Но способен пренебречь мелочью, с его точки зрения.
— А какова его «точка зрения»? — поинтересовался Семен.
— Я могу судить только по его отношению к труду.
— Замкнулось «колечко»… — вздохнул Семен.
— Что поделаешь, милый, в жизни, в поведении человека всегда присутствует незамкнутость, соотношение неопределенности. «Колечко», как ты говоришь, создается в силу закона. Да и он рассматривает факты неоднозначно. Убийство по неосторожности, при отягчающих обстоятельствах…
