их края стерлись бесчисленным количеством учеников, а за этим инструментом будто вообще никто не сидел. Его клавиши гладкие, они блестят даже при слабом освещении.
Указательным пальцем я нажимаю на клавишу до в среднем регистре и замираю, слушая кристально чистый звук. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох, а затем киваю сама себе и располагаю руки на клавишах. Я уже смутно помню те произведения, которые учила, но одно из них всплывает на поверхность памяти, и я наигрываю его. Получается близко, но недостаточно хорошо, поэтому я играю его снова. Меньше ошибок, но слишком медленно. Еще раз. Мышечная память возвращается к моим пальцам, и, не успев опомниться, я уже довольно неплохо играю эту пьесу многолетней давности. Слезы обжигают мне глаза, и я тихо плачу. Я даже не могу сказать почему. Просто в моей груди будто поселилось тяжелое горе, которое отчаянно хочет вырваться наружу. Доиграв две последние ноты, я вытираю слезы.
– Интересная интерпретация.
От неожиданности я едва не выпрыгиваю из собственной кожи. В дверях стоит застигнувший меня врасплох Джейс, с пристегнутым ремнем кобуры на бедре, в которую вложен пистолет. Это один из немногих случаев, когда я вижу, что пистолет носят таким образом, поверх легких черных брюк. Белая рубашка с длинными рукавами облегает идеальные мускулы Джейса. Он проводит пальцами по волосам, зачесывая их назад, а затем заходит в комнату. Дверь за ним бесшумно закрывается, и от его присутствия на моей душе становится теплее.
– Обычно я не играю на пианино, – оправдываюсь я перед ним, хотя это не должно иметь значение.
– А на чем ты обычно играешь?
– На виолончели.
Джейс кивает, осматривая комнату.
– К сожалению, поблизости не найдется ни одной виолончели.
– Жаль.
Джейс смотрит на меня, а затем подходит и облокачивается на пианино.
– Действительно жаль. Сыграй что-нибудь еще, не позволяй мне останавливать тебя.
С моих губ срывается прерывистый вздох.
– Мне пора идти спать.
Он качает головой, а затем подходит ближе и садится рядом на скамейку. Я пододвигаюсь, давая ему больше пространства, но его тело все равно прижимается к моему. Наши плечи, колени и бедра соприкасаются, и я ощущаю, что он не просто теплый, а обжигающе горячий. По сравнению с ним я кажусь ледышкой.
– Ты играешь? – я не могу сдержать удивление в своем голосе.
– Нет, – он нажимает на одну из черных клавиш, хмурясь от звука.
Я вижу пятнышко крови на его рукаве, рядом с запястьем.
– Ты делал что-то опасное?
– Большая часть того, чем мы занимаемся, опасна, – он закатывает рукава, обнажая татуировки на тыльной стороне рук и предплечьях.
Мой взгляд сразу цепляется за рисунок компаса, но я заставляю себя отвести глаза, прежде чем начну анализировать остальные. На костяшках его пальцев теми же черно-серыми чернилами вытатуированы буквы. Теперь, когда он закатал рукава, пятно крови оказалось скрыто.
Он нажимает ноту до на среднем регистре, и я борюсь с желанием закрыть глаза и позволить этому звуку резонировать в моей груди, как я раньше делала, играя на виолончели. Эта нота всегда казалась мне теплой и по-своему приземленной. Одна-единственная нота могла вернуть меня с небес на землю, обратно в мое тело.
– Сыграй что-нибудь, – его приказ тихий, но непреклонный.
Сегодня я не хочу с ним спорить, но у меня в запасе нет других произведений для фортепиано, так что я продолжаю играть то же самое, что играла до его прихода. Все, о чем я могу думать, – это о том, в каких местах его тело прикасается к моему. И в какой-то момент эти мысли приводят к тому, что я останавливаю игру, потому что пальцы меня не слушаются.
– Я лучше играю на виолончели, – тихо говорю я.
– Ты скучаешь по игре на ней? – спрашивает Джейс и нажимает еще одну клавишу.
– Иногда. Когда я остаюсь одна и чувствую пустоту в груди, – я откашливаюсь, неожиданно разволновавшись от воспоминаний.
Странно.
Но разве не поэтому меня потянуло сюда посреди ночи? Сейчас я особенно чувствую себя так, как описала: пустой и одинокой.
– В старших классах я принимала участие в нескольких концертах. Я отчетливо помню тишину, воцаряющуюся в зале после того, как зрители приветствуют тебя на сцене. Остаешься только ты, твой инструмент и твое сердцебиение. Там все предельно просто – ты находишься в центре внимания от начала произведения и до его последней ноты. Я скучаю по полной тишине перед чем-то прекрасным.
Джейс ничего не отвечает на мои слова, а я отворачиваюсь, потому что меня охватывает смущение. Я не хотела говорить всего этого, поэтому, тяжело дыша, я встаю и обхожу вокруг пианино, нуждаясь в свободном пространстве.
Джейс играет одну ноту, затем еще несколько подряд, и я наклоняю голову, потому что мотив кажется мне знакомым. Но, прежде чем я успеваю что-то спросить, он закрывает крышку и тоже встает.
– Уже поздно.
Я киваю, хоть и не чувствую усталости, потому что слишком взвинчена. Но мои глаза словно наждачная бумага, и я думаю, что уже скоро свалюсь. Возможно, завтра. Лишь когда я умираю от усталости, мне удается поспать. В другие же дни, стоит мне закрыть глаза, я вижу Кроноса и его клеймо – или человека, которого он застрелил, упавшего навзничь в его офисе с дырой в голове.
Джейс долго смотрит на меня, а потом выдыхает.
– Я не силен в этом дерьме, ясно?
– Не силен в чем? – я прищуриваю глаза.
– Вот в этом… – он показывает на меня рукой. – Ты выглядишь расстроенной.
– Неужели, Джейс? – смеюсь я. – Расстроенной? Я ничего не чувствую. – Я качаю головой и хлопаю себя по груди. – Здесь нет никаких чувств.
– В этом-то и проблема, – его взгляд становится задумчивым. – Тебя мучают кошмары?
– Только когда я сплю.
– Бессонница?
Я киваю.
– Нервозность?
– Это не ново.
– Вполне ожидаемо, – хмыкает он. – Особенно после твоего придурковатого бывшего. Ладно, пошли.
– Стой, я не рассказывала тебе о нем, – говорю я, пристально смотря на Джейса. – Как ты узнал о Паркере?
Джейс, не оглядываясь, выходит из музыкальной комнаты, а надо мной берет вверх любопытство, и я следую за ним. Мы идем по коридору, а затем поднимаемся по лестнице. Наверное, я ожидала, что он напоит меня теплым молоком и посоветует посчитать овец, но вместо этого он останавливается возле двери в мою комнату.
Я стою рядом с ним, и мой живот болезненно сжимается от плохого предчувствия.
– Ты собираешься запереть меня?
– Не сегодня, – он пожимает плечами. – Но если ты снова окажешься занозой в заднице, я передумаю.
Он пропускает меня вперед, и между нами
