Джон опередил его на долю секунды.
— Есть! — заорал Камински. — Эхо-один молчит!
— Эхо-два молчит, — добавил Гарроуэй. Они говорили на языке военных, стенографическом языке сокращений. Словом «эхо» обозначалась пулеметная установка. Судя по всему, склон был чист, но Джон держал свое оружие наготове. Возможно, поблизости расположена еще одна огневая точка — как раз на тот случай, если первые орудия уничтожат.
— Морской Дьявол, я Дьявол Первый! — крикнул он, переключаясь на частоту взвода.
— Дьявол Первый, я Морской Дьявол, — ответил голос взводного контролера. — Идите вперед!
— Огневые точки нейтрализованы, но у нас восемьдесят процентов потерь. Если вам так нужен этот долбанный гребень, пришлите нам подкрепление, желательно КМС.[65]
Возможно, он выражался не совсем по уставу. Но усталость и отчаяние, охватившие его несколько минут назад, вкупе с выбросом адреналина и запредельным напряжением, требовали выхода. Поднявшись, он быстро зашагал вперед, вверх по склону, чтобы присоединиться к Камински, который уже стоял в тени разрушенного транспорта.
— Какой вид, Гари! — сказал Камински.
Вид был действительно великолепный… и чертовски знакомый. Отсюда, сверху, если поглядеть на восток, за серебристо-серым мерцанием Калифорнийского залива, можно было разглядеть другой берег.
В этом было что-то странное. Оказывается, их старый дом в Гуаймасе — место, которое он надеялся больше никогда не увидеть — так близко. Учебный полигон в пустынной, заросшей кустарником местности Исла Анхель де ля Гуарда, оказался точно напротив Эрмосильо, а в паре сотен миль к юго-востоку находился Гуаймас. Даже в конце сентября остывающий воздух был сухим и перенасыщенном солью — в точности как дома. Суровый климат, палящее солнце… самые идеальные условия, которые только можно создать на полигоне, особенно когда ты учишься работать в броне типа «Марк VII».
Я не вернусь туда…
Чувства переполняли его, к глазам подступили слезы.
Я ни за что не уйду.
Эта мысль пришла неожиданно, непрошено, но Джону показалось, что его чувства вызваны совсем другим. Он взял высоту.
Последние недели комдор Маковец и остальные инструктора Роты 1099 твердили без умолку: «Рано или поздно каждый из вас захочет уйти! И мы сделаем все возможное, чтобы вы ушли!»
Каждый мужчина, каждая женщина, которым довелось пройти подготовку, слышали эти слова. И каждый из них рано или поздно «упирались в стену». У кого-то это случалось в середине подготовки, у кого-то — ближе к окончанию. В такой момент тебе кажется, что твоим мучениям не будет конца, что ты бессилен что-либо изменить. Именно тогда для большинства решается вопрос «уйти или остаться».
Это трудно пережить. Но после «стенки» начинается «подъем в гору». Тренировки кажутся еще более тяжелыми, вопросы и сомнения не прекращаются, а самокрититичность возрастает. И тогда…
— Гарроуэй! — голос комдора ударил по ушам. — Какого черта ты там торчишь?
Джон встряхнулся.
— Сэр! Этот рекрут принял командование Первым расчетом, когда действующий командир расчета потерял боеспособность, сэр! Затем цель была уничтожена, сэр!
Сейчас ему учинят разнос.
— Отличная работа, морпех!
Он ожидал чего угодно, только не этого!
— Как бы ты поступил, если бы принял командование на старте?
— Сэр! Этот рекрут сделал попытку произвести разведку сил противника, командуя одной огневой группой. Двое других членов группы осуществляли поддержку и обеспечили передачу гиперспектральных данных из других точек обзора, а затем поразили огневые точки противника и очистили подход к цели, сэр.
Откровенно говоря, Филби наломал дров. Он отдал группе приказ наступать по открытой территории, под огнем орудий, находящихся на господствующих позициях, не имея ни малейшего представления об их местоположении. И забыв о том, что человеку не тягаться в скорострельности с лазером.
Тем не менее, свое мнение о тактических способностях Филби Джон решил оставить при себе. В конце концов, они были одной командой. Может быть, это наивно, но…
— Превосходная работа, морпех, — повторил Маковец. — Ваша поддержка весьма кстати. Второй Отряд потерял своего ИОРУнО. Когда они выйдут на вашу позицию, примешь командование. До тех пор — держитесь.
— Есть, сэр!
Он взял высоту.
До конца подготовки оставалось еще пять недель. Но Джон чувствовал себя так, словно его уже приняли в Корпус.
Маковец назвал его морпехом.
Час спустя Джон был «убит», но это его совершенно не смутило. Команда армейского спецназа схоронилась на другом склоне холма — в буквальном смысле этого слова: они прятались в скалах, точно в полуоткрытых склепах, и камень почти полностью экранировал тепловое излучение их бронекостюмов. Дождавшись, пока Второй расчет подтянется на вершину, спецназовцы выползли из своих укрытий и срезали рекрутов маломощными лазерами и «плазменными винтовками», прежде чем те сообразили, что происходит.
— Ты мертв, парень, — сказал один из коммандос в черном бронекостюме, подойдя со спины и заключив Джона в объятья.
Неважно. Теперь он был морским пехотинцем.
Глава 13
9 октября 2138 года
Пасифика, побережье Калифорнийского залива
11:05 по тихоокеанскому времени
Гарроуэй посмотрел на Линнли и усмехнулся.
— Знаешь, в невесомости это будет намного забавнее.
— Ты! — она шутливо ткнула его кулаком в грудь. — Тебя хоть что-то на этом свете может удовлетворить?
— Ну… тебе, например, это удалось, — он сверился со своим виртуальным таймером. — По-моему, нам пора отчаливать.
— Разумеется, если мы не хотим попасть в список ОНП — отсутствующих по неуважительным причинам, — Линнли нежно похлопала его по руке. — Это было бы здорово — вот так… быть с тобой, как сейчас… Спасибо тебе.
— В самом деле здорово. Я… буду скучать по тебе.
Линнли выкатилась из кровати, и он мотнул головой.
Стены и потолок комнаты являли собой панораму открытого космоса. Земля, Луна, Солнце и роскошная россыпь звезд. Картина медленно поворачивалась. Разумеется, это был плод воображения художников. Даже в космосе звезды не бывают такими же яркими, как Солнце.
— Я тоже буду скучать по тебе, — сказала Линнли.
— Мы никогда больше не увидимся… Знаешь, я просто не хочу в это верить. Или увидимся, но когда-нибудь.
— Не говори так, Джон! Откуда ты знаешь, что произойдет?
— А что тут знать? Я лечу на Иштар, а ты — в систему Сириуса. Я смотрел по карте. Если бы кто-то из нас остался на Земле, мы были бы ближе друг к другу!
Она пожала плечами.
— Какая разница? Даже один световой год, — это слишком много, так что давай не будем.
— Ты же знаешь, что я имел в виду. Мы летим в разные стороны. А я надеялся, что мы полетим вместе.
— К черту! Джон, мы оба знали, что эта затея ни к чему не приведет. Нужды Корпуса…
— …прежде всего. Знаю-знаю. Только мне это никогда не нравилось, — Джон до боли сжал кулаки. — Вот дерьмо…
Он выбрался из-под одеяла и начал собирать одежду. Это происходит уже почти два года — они с Линнли как бы случайно оказываются в постели… Ничего серьезного, но в то же время так здорово… Можно дать волю чувствам…. А потом встаешь, словно заново родившись. Он считал Линнли своим самым близким другом, и ему даже в голову не могло придти, что они отправятся служить в разные концы вселенной.
— Отключить симуляцию! — крикнул он, обращаясь к комнате. Панорама космоса мгновенно исчезла, обнажив голые стены. Олицетворение его одиночества.
— Смотри, — сказала Линнли. — Мы оба будем служить в космосе, верно? В восьми световых годах от Земли. Когда мы вернемся, у нас будут неплохие шансы найти друг друга.
— Думаю, ты права.
Она имеет в виду, что их субъективное время пойдет примерно одинаково. Поскольку им обоим предстоит преодолеть расстояние в восемь световых лет, причем с одной и той же скоростью, вряд ли один из них состарится больше другого.
Нет, здесь что-то не так. В реальной жизни никогда не обходится без подводных камней — особенно если твоя жизнь связана с Корпусом. Если им суждено когда-нибудь встретиться, один из них непременно будет намного старше.
Он вздохнул и начал натягивать униформу. В самом деле, какая разница? У них появятся новые любовники, и они оба это знают. Будущее слишком туманно, так что нет смысла давать друг другу обещания. Это даже не тянет на долгосрочный контракт.
— Знаешь, — тихо проговорил Джон, застегивая свою рубашку цвета хаки. — Просто я чувствую, что отрезан от всего, что у меня есть. Как будто я никогда не смогу вернуться домой.
— Понимаю. Все, кого мы здесь оставляем — и все, что оставляем — постареет на двадцать лет, прежде чем мы вернемся. Как минимум на двадцать лет. Мои родители тоже не в восторге от такой перспективы. Но они, по крайней мере, понимают, что им будет всего по шестьдесят, когда я вернусь.
