Сегодня, пожалуй, самый сильный шторм за все время нашего путешествия. Ветер усердствовал всю ночь и к утру достиг ураганной силы, палатка тряслась и раскачивалась, ее наветренная стенка прогнулась внутрь тугим, наполненным ветром парусом. Снег проникал повсюду, особенно много его набилось между внутренним и наружным чехлами в районе вентиляционного отверстия на потолке прямо надо мной. Проснувшись в 5.30 и услышав свирепое завывание ветра, мы с Уиллом, не сговариваясь, вновь забрались в мешки.
Я уже писал о том прекрасном, расслабленном состоянии, которое можно испытать в теплом спальном мешке (особенно если забраться в него с головой), полностью отключившись от всего окружающего — холода в палатке, бешеного, грозящего унести тебя вместе с твоим спальным мешком и палаткой ветра и, главное, от назойливой мысли о том, что когда-нибудь все равно придется выбираться наружу. Мне удалось протянуть это блаженное состояние до 8 часов утра, но когда уже совсем рассвело, выбравшись из спальника, я увидел нависший надо мной снежный потолок, заваленную снегом дверь и ходящие ходуном стены палатки. Не зажигая примуса, чтобы было поменьше влаги внутри, я принялся очищать стенки и потолок палатки от снега. Мелкие белые кристаллики его сыпались вниз из-под моей щетки, покрывая спальные мешки, примус, стол и беспорядочно составленную на нем посуду. Я занимался этим до тех пор, пока настойчиво и тревожно мне не напомнил о себе протокольный вопрос. Как бы предупреждая мою поспешность в его решении, ветер сотряс палатку в каком-то неистовом порыве. Я ненадолго задумался и принял неадекватное ситуации решение — идти в одних носках, чтобы не было потом проблем с сушкой одежды. Уилл с интересом наблюдал за моими приготовлениями, не вылезая из спальника, поскольку примус все еще безмолвствовал. Я выбрался наружу, а все дальнейшее происходило помимо моей воли. Единственное, что я все же запомнил, так это то, что протокол не принес мне обычного в таких случаях удовлетворения. Гораздо приятнее было потом, когда я сидел у гудящего примуса и отколупывал оставшиеся кое-где на теле кусочки мокрого снега, а моя покрасневшая кожа, отходя от холода, парила легким белым туманом. Скорость ветра, по моим оценкам, в это утро была никак не меньше 30 метров в секунду, видимость не более 5 метров, то есть не только о каком-нибудь движении вперед, но даже и о передвижении внутри лагеря не могло быть и речи, так что сегодняшним утром я не пошел к ребятам с метеосводкой, поскольку они и сами могли догадаться, что погода — дрянь. После завтрака мы занялись своими привычными по такой погоде делами: Уилл листал свой путевой дневник, я — песенник. Уилл «складывал» свои путевые впечатления в журнал, тратя на это каждое утро 45–50 минут, я же предпочитал диктофон, наговаривая на кассету по 10 минут каждый вечер. Такой вариант дневника мне нравился больше, так как высказывать впечатления — во всяком случае для меня — можно было более живо и эмоционально. Для ведения традиционного журнала необходим больший комфорт, в частности, непременно положительная температура, чтобы писала шариковая ручка, а это не всегда просто обеспечить в наших условиях, да и потом при расшифровке дневника разбирать свой неясный почерк труднее, чем пройти маршрут еще раз. Уилл же делал двойную работу: сначала он писал дневник, а затем наговаривал его на пленку, снабжая дополнительными комментариями. Примерно в районе обеда наступил черед Уилла выполнить не терпящую отлагательств протокольную процедуру. Пятьдесят дней совместного проживания для нас Уиллом, похоже, вполне достаточный срок для начала взаимопроникновения образа мыслей, обычаев, культур и языков, потому что он внезапно отказался от своего излюбленного классического стиля и собрался совершить протокол так же, как и я, в одних носках. Я уговорил его надеть еще и шапку, ибо в волосы набивается полно снега. Уилл покорно согласился. Видно было, что он заметно волновался перед выходом, как артист перед премьерой, как-никак — ломка традиций. Он попросил меня помочь ему разобраться с дверной молнией и исчез в белом бушующем смерче. По его приглушенным крикам и неясной, едва угадываемой тени в непосредственной близости от дверей я понял, что его унесло недалеко. Через 40 секунд я впустил в палатку не своего друга и напарника Уилла Стигера, а какого-то снежного человека. Ничего более смешного ни до, ни после нашего совместного проживания я не видел. Густая шевелюра на груди, плечах, руках и отчасти на спине Уилла послужила прекрасной арматурой для удержания снега на теле, и в результате он вполз в палатку в прекрасном, идеально сидящем на его нестандартной фигуре белом смокинге, несколько непривычного глухого покроя и без фалд, а если добавить к этому наряду изящные черные облегающие носки, создающие впечатление вечерних нарядных туфель, то можете себе представить, как элегантно выглядел Уилл. Несколько выбивались из общего стиля наглухо застегнутая ушанка и слегка голые ноги, но все эти нюансы сглаживались его румяной физиономией, выражение испуга на которой уже начало уступать место неземному блаженству. Как-то странно, по частям, снимая смокинг перед работающим на полную мощность примусом, Уилл заявил, что ничего более прекрасного в своей жизни не ощущал. В ответ на мой осторожный вопрос относительно протокола он пробормотал что-то невнятное, вроде того, что все протокольное время потратил на поиски входа в палатку. На обед приготовили жареную кукурузу, блюдо очень популярное в Америке и известное всем под названием «поп-корн». Совершенно пришедший в себя и отогревшийся Уилл любезно согласился дать мне интервью по поводу только что совершенного подвига. Привожу запись этой беседы.
Вопрос: «Уилл, не будете ли вы столь любезны описать ваши впечатления от только что совершенной прогулки!»
Ответ: «О! Это был очень полезный опыт, на который я отважился под давлением Виктора. Я уговорил себя выйти наружу совершенно голым в штормовую погоду, и не успел я вылезти, как ветер подхватил меня и снег моментально покрыл мое тело вторым слоем кожи. Я совершил протокол очень быстро, но когда забрался внутрь, то понял, как это было прекрасно. Я счастлив, что мне удалось совершить это. Я благодарен Виктору за его влияние на меня в этом приятном деле и надеюсь повторить свои выходы в непогоду, потому что вижу в этом много полезного и веселого!»
В течение всего дня у нас не было никакой связи с ребятами в других палатках, и мы даже не выходили кормить собак — в такую пургу это было бесполезно: они лежали под снегом, и их было лучше не беспокоить — так, по крайней мере, заявил мне более опытный Уилл. Сегодня решили лечь спать пораньше, с тем чтобы сэкономить горючее, да и делать-то, в общем, было особенно нечего. Заметного улучшения погоды к вечеру не наблюдалось. Более того, мне показалось, что с наступлением темноты ветер усилился; впрочем, в темноте все кажется более загадочным и страшным.
