Опускающееся солнце слепило глаза, Алешкин включил поляризаторы переднего стекла, и солнечный диск стал походить на раскаленную докрасна сковородку.
Когда он подъехал к стоянке Космопорта, «Селена» уже совершила посадку, ее бело-голубой конус виднелся на поле, от него поднимался легкий дымок. Алешкин прошел к Бухову. Тот, как всегда, сидел за селектором. Увидев Алешкина, Бухов кивнул, продолжая разговор. Алешкин опустился в кресло, нащупал под рукой кнопки управления, опустил у кресла спинку, убавил упругости и расположился поудобнее.
— Ну, вот и посылайте его сюда, — говорил Бухов. — Найдет дорогу, что он — маленький? Он же у меня был.
Бухов отодвинулся от селектора.
— Мой-то техник, — сказал он, — дома автощетку установил.
— Не работает?
— Еще как работает. Как заходишь, эта щетка кидается на тебя, словно дикая кошка. На непривычного человека, знаешь, действует… Я уж ее выключаю, а то соседи и заглянуть боятся.
Алешкин услыхал, как за его спиной открылась дверь, кто-то вошел. Алешкин медленно поднялся с кресла.
У дверей стоял ТУБ.
Тот самый, Алешкин узнал бы его из сотни других, даже если бы не было номера на его плече. Оспины метеоритных ударов покрывали его плечи и массивную голову, и стоял он чуть завалившись на правую ногу, ту самую ногу, которую вывернул, когда вытаскивал танкетку, спасая жизнь ему, Алешкину, и Мей.
— Старый знакомый? — сказал Бухов.
Алешкин шагнул вперед. Он постеснялся Бухова, а ему захотелось даже обнять ТУБа, хотя это была всего-навсего машина, полмиллиарда микротранзисторов и две сотни моторов и рычагов.
— Здравствуй, ТУБ!
Он протянул руку, и ТУБ ответно поднял свою ручищу. Алешкин ощутил на пальцах тихое пожатие.
Но сказать в ответ ТУБ ничего не мог, только хрипнул и замолчал.
— Бедняга. Совсем голос потерял. Досталось ему там, за эти годы.
— Досталось, — согласился Бухов. — Поработала машинка. Даже с Луны списали по негодности. Вон акт лежит. Пижоны, я смотрю, там, на «Луне-50», возиться с ним не хотят. Подай им новенькое. А ему присмотр нужен.
— Он ему еще и в мое время нужен был.
— Вот я и говорю. Теперь ему куда, только на разборку. А с присмотром еще работал бы да работал.
Вот тут Алешкин, наконец, понял Бухова.
— Вот ты о чем… — протянул он. — А постановление?
— А чего — постановление? Оно про исправные машины написано. А этот списанный. Можно считать, что его нет. А потом, ты мне скажи, будут у нас когда-нибудь на Земле роботы работать?
— Будут, конечно.
— Вот и считай, что мы начали первыми этот эксперимент. А акт я вот сюда положу, тут у меня ящик длинный. Давай забирай свою уборщицу, а то у меня вон с Марса грузовик на подходе.
— Как его у меня еще Евгения Всеволодовна примет. Ты знаешь, какая она.
— Ну, уж это твоя забота.
— Мне бы инструмент кое-какой, проверить его. Тестеры там, микрощупы.
— А я уж распорядился, мои мальчишки все это в твой тарантас положили.
ТУБ с трудом забрался на заднее сиденье «Кентавра». Двери явно не были рассчитаны на его массивную фигуру и правая нога никак не перелезала через порог.
Алешкин только вздохнул сочувственно и помог просунуть в машину поврежденную ногу.
5
С линией звука пришлось повозиться, но на второй день ТУБ уже смог вполне внятно отвечать на вопросы.
— Хрипеть ты, конечно, будешь, — сказал ему Алешкин. — Подожди, не шевелись, я еще последний шуруп заверну… Тебе, если по-настоящему, говорители нужно новые, а у меня их нет. И нигде их нет. Только на заводе. А на завод нам с тобой показываться нельзя. Ну ничего, тебе не петь. И хромать будешь, тут тоже я ничего сделать не смогу. Но на ногах ты держишься неплохо. Да и биоблокировка у тебя работает, а это главное. Хотя, самое главное у тебя еще впереди… Дай-ка я еще стопор на колене подверну… вот так… А главное для тебя — это Евгения Всеволодовна, и она технику не любит. Женщина она, понял?..
— …понял… женщина… — неожиданно ответил ТУБ.
— Вот как? — усомнился Алешкин. — Понял, что такое женщина. А что ты понял?
По паузе он догадался, что ТУБ включил блок условных понятий.
— Ну, ну, — подбодрил его Алешкин.
— …о женщины… ничтожество вам имя…
— Вот это да, — опешил Алешкин. — Ай-да программисты! Слушай ты, этого Евгении Всеволодовне не скажи. Она хотя Шекспира, как я знаю, любит, но с такой цитатой ты вряд ли ей больше понравишься. Ох, боюсь я за тебя, ТУБ. Трудно тебе там будет. А мне все же хочется, чтобы ты ей понравился.
— …понял… нужно понравиться… — хрипнул ТУБ.
— Вот именно. Тогда все будет хорошо. Давай-ка я тебя от копоти очищу.
Пока Алешкин чистил и мыл ТУБа, наступил вечер. Но откладывать знакомство с Евгенией Всеволодовной у Алешкина уже не хватило терпения…
— Садись в машину, — сказал он ТУБу.
Космика собиралась ложиться спать. Она уже разделась и сидела на стуле, болтая ножками, дожидаясь, когда Евгения Всеволодовна приготовит ей постель.
— Б'уш, — (так Космика сокращенно называла бабушку), — а у меня всегда такое брюхо будет?
И Космика похлопала ладошками по голому животику.
— Какое брюхо?
— Ну живот, видишь, какой толстый. Никакой фигуры нет.
— Какую еще тебе нужно фигуру?
— Вот такую… — Космика показала в воздухе руками. — Как у нашей хореографички. Чтобы — красивая. Я хочу нравиться.
— Ты мне и такая нравишься.
— Ты — это не считается. Я хочу всем нравиться. Чтобы за мной ухаживали.
Евгения Всеволодовна искоса взглянула на Космику.
— Знаешь, посмотри-ка там, который час.
Космика слезла со стула.
— И смотреть нечего, — сказала она. — Сейчас ложусь.
Она забралась под одеяло и закинула руки за голову. Некоторое время разглядывала потолок, потом зевнула.
— Б'уш, ты мне опять гипнопедию на ночь включишь?
— А что?
— А не хочется. Надоела мне твоя гипнопедия.
— Должна же ты знать иностранные языки. Французский ты выучила. Теперь нужно учить английский.
— Не интересно во сне учить. Вот ложусь спать и не знаю, как по-английски стол или дверь. А утром просыпаюсь и уже знаю: «тейбл» или там «доо». Скучно.
Она повернулась на бок и положила под щеку ладошку.
— Ладно уж, я сейчас засну, только ты сразу не включай. Может быть, я сон какой-нибудь интересный успею посмотреть.
В оранжерее горел свет. Алешкин оставил ТУБа возле двери, а сам спустился вниз. На него пахнуло влажным теплым воздухом. Автощетки высунулись из-под ступенек и быстро обмели ему ботинки — Евгения Всеволодовна боялась не пыли, а посторонней цветочной пыльцы, которую случайно могут занести в теплицу на ногах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
